Михаил Строганов - Камни Господни

Казак осмотрел Строганова с головы до ног, будто увидел в первый раз:

— Твоя правда, Аникиевич. Но это ежели на кулаках, а вот на саблях не приведи Бог со мною хлестнуться!

Строганов двинул Васильку по лбу и рассмеялся пуще прежнего:

— Ну, пугало турецкое, не верти носом, а наливай без спросу!

Выпили, поворошили задремавшего приказчика, да и махнули на него рукой: пусть мол дрыхнет, покойника сторожить сподручнее пьяному во сне.

— Что, Аникиевич, теперь и мы душегубами стали, — Василько кивнул головой на мертвую Белуху. — Уморили бабу.

— На все воля Господня, — перекрестился Строганов. — Жизни-то лишать не хотел. Думал, пытнем, а затем на покаяние, в яму али в монастырь. Значит, в этом и вины нашей нет. Так у нее на роду написано.

— Нехорошо писано, неправильно, — Василька ахнул водки, занюхивая кулаком пьяный дух. — Мне, стало быть, супротив моей воли и малого желания, суждено было стать сиротою безродною, а кому-то как сыр в масле кататься, да барыш считать?

— Завидуешь? — Строганов посмотрел в глаза казаку.

— Завидую, — сокрушился казак, — в Масленицу еще мечтал у тебя холопить, а теперя вместе с тобой сижу, да водкою упиваюсь. На Игнашку, вот, ноги кладу!

— Может, это и есть твоя судьба? Будешь мне служить, не пропадешь!

— Нет, Аникиевич, не обессудь, служить не стану.

— Отчего ж? — удивился Строганов. — Платить столь стану, сколько запросишь!

Казак покачал головой:

— Послужил, будя. Да и опосля Карего служить можно разве что самому Богу…

Строганов удивленно вытаращил глаза:

— Неужто меня обошел?

— Он, Аникеич, из другого теста замешен, да в другой печи испечен. Убивает, и то не как все: не лютуя, без злобы, словно не по своей воле.

— Тогда по чьей? — прошептал Строганов.

Василько оглядел комнату и, заметив икону Христа Вседержителя, указал на нее пальцем.

Глава 20. Долиною смертной тени

После пыточного дела, похмелившись да протрезвев, Григорий Аникиевич призвал к себе Снегова и, осмотрев послушника с ног до головы, недоуменно пожал плечами:

— Вот смотрю, Савва, на тебя и не разумею, почто твои побасенки Семену слушать любо? Молчишь? Правильно делаешь!

Савва наклонил голову. Строганов обошел его кругом и уселся на лавку. Расстегнул кафтан, ослабляя ворот рубахи, протер рушником вспотевшую шею.

— Ты глаза в полу не прячь, не имею нужды тебя судить, — он перевел дыхание, покладая рушник рядом с собой. — Кажись, и тебе подходящее дело сыскалось. Чего молчишь? Согласен?

— Что за дело? — негромко спросил Савва.

— Ты прямо как в той побасенке: послушай дело, Кузя! А Кузя пьян, как зюзя, — рассмеялся Строганов. — Вроде хлебного зелия с нами не пил, а соображалки не более, чем у Игнашки. Неужто проняло с казачьего перегара?

— Говори прямо, почто вызвал, — твердо ответил Снегов. — Негоже над безвинным насмешничать!

— Мал бес, а хвост есть! Вот так Карий! Кажись, из нашего шони мужика сотворил! — Насмеявшись вдоволь, Строганов поднялся с лавки, заговоря с Саввой жестко, не терпя возражений. — Весна скоро. Линька. Вогулам да остякам станет заняться нечем. К нам попрут, как мухи на мед. Там и все княжество Пелымское пожалует. А что им окажется не под силу, достанется на потеху Кучуму. Вот тогда головушки наши познают честь басурманскую, вдоволь покрасовавшись на конских хвостах. Ты понял?

— Понял.

— Тогда иди, поднимай с одра Карего! Даром ли среди ведунов да знахарей лесных жил. Да вот и тебя самого резали, да не дорезали! Знающий, стало быть, человек. Пришла пора и тебе за свой хлеб платить.

— Грех это. Великий пост на дворе.

— Дегтем торговать, дегтем и вонять! — махнул рукой Строганов. — Делай, что велю, хорошо делай, как для родного батюшки старайся! И помни, коли Данила помрет, я тебя насмерть запорю. Восемь шкур спущу, а девятую съесть заставлю!

— Соли мне надо, да воску поболе, да бочку в человеческий рост, до краев с ключевою водой, да натопленную баню. И чтобы любопытных глаз не было!

— Всего и делов? Я, грешный, подумал, что ягнят колоть станешь, али с бубнами бесноваться. Так, почитай, и грехов-то не наскребем!

— Почему не наскребем? — Савва посмотрел на Строганова. — Я один над Карим знахарить стану.

— Ясно, один! — охотно подхватил Григорий Аникиевич. — Да я за тобой пригляжу. Дабы сраму, али какого бесовского волхования не вышло. Сам понимаешь, как пойдут слухи, да кривотолки всякие, так отец Варлаам тебя не пощадит, годка на три упечет в яму! А супротив строгановского слова он спорить не станет.

Досадуя, Савва закусил губу:

— Может, обойдется? Не хочу я, Григорий Аникиевич, дабы православный зрел волхования знахарские. Помилуй, батюшка, не вводи во искушение!

— Молилась Фекла, да Бог не вставил стекла! — Строганов вытащил из ларца нож. — Не скули. Лучше подивись на охранилец: из Ерусалима привезен, от колдовства да ведьминской напасти лучше нету.

Григорий Аникиевич с трепетом осмотрел клинок, покрытый странными закорючистыми письменами:

— Ждать более не станем. По полуночи начнем!

В бане натоплено жарко так, что от разогретого дерева исходит особенный дух леса, и еще не выветрившегося с прежнего пара березового аромата и терпкого привкуса диких трав.

— Господи, благодать-то какая! Сейчас бы кваском али хреном наддать! — Строганов почувствовал, как по телу пробежали мурашки, и слюна во рту сделалась сладкою, как мед.

Мужики принесли Карего, мечущегося в забытьи, исхудавшего, с осунувшимся, заострившимся лицом. Положили на полог, поклонились Строганову и спешно вышли из бани.

— Теперь, Григорий Аникиевич, что бы ни случилось, тебе молчать надобно! — Савва деловито раскладывал на скамье кули с солью и восковые лепешки. — Лучше сразу уйди, коли выдюжить не сумеешь.

Строганов прикрыл ладонью рот и перекрестился.

Савва подошел к лежащему без сознания Даниле и разорвал на нем исподнее. Исхудавшее, бледное тело с выпирающими ребрами, безжизненно покоящееся на белых лоскутах, заставило Строганова вздрогнуть и отвести взгляд.

— Свят, свят, свят, Господь Саваоф, седай в вышних, ходяй по громе, осеняй силою небесною, призывай воду морскую к проливанию на лице всея земли, праведный Сам суди врагу нашему, диаволу, — Снегов зачерпнул полные пригоршни соли и принялся обтирать ею Карего, затем, словно промакивая пот платом, стал слоями накладывать восковой саван. — Плакун! Плакун! Не катись твои слезы по чистому полю, не разносись твой вой по синему морю, будь ты страшен бесам и полубесам, а не дадут тебе покоища, утопи их в слезах, загони их криками, замыкая в ямы преисподние!