Священная война (ЛП) - Хайт Джек

Раймунд кивнул.

— Мне все рассказал король. Жерар и Рено пришли к нему поздно ночью. Они убедили его выступить. Похоже, они потратили золото, которое король Англии Генрих прислал на крестовый поход. Они наняли на него еще воинов. Жерар убедил Ги, что если они не предъявят ничего за потраченные монеты, то им несдобровать, когда Генрих наконец прибудет. Ги может даже лишиться трона.

— Он его лишится с той же уверенностью, если Саладин нас разобьет.

— Я знаю, Джон, но его не переубедить. Клянусь его ногтями! Не могу поверить, что я преклонил колено перед этим бесхребетным ублюдком. — Он глубоко вздохнул. — Может, на то воля Божья, как настаивает Жерар. Может, мы снова одержим победу, как при Монжизаре.

— Может быть. — Джон посмотрел вверх, где в небе кружили вороны. — А может, мы все станем кормом для ворон, не успеет закончиться этот день.

***

— Рога Хаттина, — объявил Раймунд.

Вдалеке два круглых холма с седловиной между ними возвышались над окружающей равниной. Их крутые склоны были покрыты чахлым кустарником.

— По ту сторону земля спускается к озеру, до него три мили.

Джон кивнул. Во рту у него пересохло, язык прилипал к небу. Войско шло весь день, пока летнее солнце палило сверху, превращая безводную равнину вокруг в море миражей. Сарацины непрерывно их донимали, роясь вокруг двухмильной колонны и заполняя небо стрелами. Погибших было немного, но марш замедлился до черепашьего шага, поскольку пехотинцы сбились в кучу и тащились, сомкнув щиты. Деревни, которые они проходили, были сожжены дотла. Когда воины подходили напоить коней, они находили в колодцах трупы собак. Джон допил последнюю воду, не пройдя и половины пути до Тивериады. К середине дня его конь был весь в пене, а у него самого раскалывалась голова. Некоторые воины так отчаялись от жажды, что у третьего колодца вытащили мертвых животных и напились. Не прошло и мили, как им стало дурно, и они падали на колени у дороги, чтобы их вырвало.

День наконец начал остывать, когда солнце опустилось к горизонту, отбрасывая длинные тени. Они почти достигли Рогов, когда Вильгельм Монферратский прискакал вдоль колонны, чтобы присоединиться к ним в авангарде.

— Ги приказал остановиться, — сказал старый крестоносец.

— Почему? — потребовал ответа Раймунд.

— Он не счел нужным поделиться со мной своими соображениями.

— Мы не можем останавливаться, — сказал Джон. — Мы должны добраться до озера.

— Я поговорю с ним, — сказал Раймунд.

— Я с тобой.

Они поскакали рысью вдоль колонны туда, где развевалось королевское знамя. Они застали Ги, нервно облизывающего губы, пока Рено и Реджинальд Сидонский орали друг на друга.

— Ты что, слепой, или просто дурак? — ревел Реджинальд. Он указал на горизонт. — Озеро там! Мы не можем сейчас останавливаться. — Он замолчал, когда приблизились Джон и Раймунд.

— Почему мы остановились, ваша милость? — спросил Раймунд.

Ответил Рено:

— Мы не доберемся до озера до заката. Лучше разбить лагерь до наступления темноты.

— Нет. Реджинальд прав. Мы должны идти дальше.

Рено ухмыльнулся.

— Боишься ночи под звездами, Раймунд?

За него ответил Джон:

— Люди и лошади хотят пить. Если мы будем ждать до завтра, они будут не в состоянии сражаться.

— Я и пытался ему это сказать, — проворчал Реджинальд.

— Ты хочешь, чтобы мы брели в темноте? — спросил Рено. — Мы угодим прямиком в сарацинскую засаду.

Джон покачал головой. Не было смысла пытаться вразумить этого глупца. Он повернулся к королю.

— Ваша милость?

Ги облизнул губы.

— Мы останавливаемся.

— Но, мой господин… — начал Реджинальд.

— Я принял решение. — Ги возвысил голос. — Разбить лагерь! Где мои оруженосцы? — Он повел коня прочь от колонны. Рено последовал за ним.

Реджинальд сплюнул пыль.

— Это безумие.

— У нас нет выбора. — Раймунд поморщился. — Ги — наш король. Мы поклялись следовать за ним.

— Прямиком в ад, — пробормотал Джон.

Глава 10

Июль 1187 года. Рога Хаттина

Ночь была темна; луна — лишь тонкий серп на небе. В лагере стояла тишина, нарушаемая лишь слабым шорохом — это восточный ветер пробегал по шатрам мамлюков, бедуинов и туркмен. Но Юсуф не мог уснуть. Он никогда не мог спать в ночь перед битвой. Он стоял у своего шатра, разбитого на хребте с видом на равнину, где расположились франки. Юсуф видел их белые шатры, озаренные адским красным светом от горящих вокруг них кустарников. Дым не даст франкам уснуть, оставив их наедине с муками жажды. Поджечь кусты было идеей Убады. Племянник Юсуфа вырос в ценного командира. Завтра он будет командовать правым крылом армии.

Неподалеку Юсуф услышал мерный скрежет точильного камня о сталь. Он знаком велел Сакру остаться и прошел среди роскошных шатров своих эмиров, пока не нашел источник звука. Аль-Афдаль сидел у своего шатра с мечом в руке. Юсуф остановился в тени соседнего шатра и стал наблюдать за сыном. У аль-Афдаля были узкие, как у отца, плечи, но сильные руки и хорошо развитые предплечья. У него были острые скулы матери, теперь покрытые редкой юношеской бородой. Его сыну было почти шестнадцать. Когда он успел стать мужчиной? Юсуф нахмурился. В детстве он сам мало видел отца и обижался на отстраненность Айюба. Но со своими сыновьями он был не лучше. Нет, он был хуже. Не было времени. Ему нужно было править царством.

Возможно, еще не слишком поздно. Юсуф вышел из тени.

— Не спится?

Аль-Афдаль вздрогнул и поднял голову. Он отложил меч в сторону.

— Отец. Я… я хотел убедиться, что мой клинок острый.

Сухая трава захрустела под Юсуфом, когда он сел.

— Ты хорошо показал себя при Крессоне, сын мой. Я горжусь тобой.

— Я убил пятерых. — Это не было хвастовством. Голос аль-Афдаля был тихим, а взгляд устремлен на луну. — Последним был пехотинец, один из их сержантов. Я ударил его сзади, когда он бежал. Он упал, и я спешился, чтобы добить его. Он перекатился на спину… — Аль-Афдаль умолк. Он глубоко вздохнул. — Он был не старше меня. Когда я занес меч, он умолял меня пощадить его. «Прошу! Прошу!» Это были его последние слова.

Юсуфу хотелось обнять сына за плечи, прошептать слова утешения, но он не мог. Его сын теперь был мужчиной. Вместо этого Юсуф взял меч сына и точильный камень. Он проверил остроту лезвия большим пальцем и начал точить его долгими, привычными движениями.

— Я убил своего первого человека, когда мне было десять.

Аль-Афдаль с любопытством поднял глаза.

— Это было в Дамаске. Огромное войско франков пришло из-за моря, чтобы осадить город, но мы их отбили. Мой отец выехал с другими воинами, чтобы преследовать отступающих франков. Его сбили с коня, и мы с братом Тураном выехали, думая спасти его.

— Вы спасли его?

Юсуф покачал головой.

— Я был глупым ребенком, игравшим в войну. Если бы не мой брат, я бы погиб. — Юсуф резко замолчал. Он не думал о Туране уже много лет. Воспоминание вызвало тошноту. «Прости меня, брат.»

— А тот человек, которого ты убил? Ты помнишь его?

— Это был старик с тощими руками и длинной белой бородой. Одежда его была немногим лучше лохмотьев, и он сражался вилами. У него был рот, полный коричневых, гнилых зубов. Я раскроил ему череп мечом… — Если он закрывал глаза, Юсуф все еще мог видеть безумную ухмылку на лице старика, когда кровь стекала по его щекам, окрашивая белую бороду в алый цвет. — Первого никогда не забываешь, но со временем становится легче.

Аль-Афдаль кивнул, но ничего не сказал. Слышен был лишь скрежет точильного камня. Юсуф снова проверил лезвие, встал и протянул меч сыну.

— Завтра будет битва? — спросил аль-Афдаль.

— У франков нет выбора. Им нужна вода, а мы перекрыли им путь. В своей гордыне они сами забрели в нашу ловушку.

Аль-Афдаль улыбнулся, и Юсуф снова увидел в нем мальчика.

— Это будет великая победа.

— Иншаллах. Увидимся на рассвете, сын мой.