Андрей Буровский - Орден костяного человечка

— Охота вам тащиться? Завтра походите.

— Мы так… Мы пойдем посмотрим, воздухом подышим…

Пусть идут.

Парни укладываются спать. Новосибирцы читают, малореченцы расспрашивают Епифанова, а он всегда рад порассказывать.

А вот место, неприятное в темноте… Всякий, кто когда-нибудь странствовал по земле, жил волей судьбы в разных, порой не очень уютных местах, прекрасно знает: в разных местах чувствуешь себя по-разному, в том числе и по ночам. И если где-то можно среди ночи отправиться гулять без всяких неприятных ощущений, то в другом сходить за водой от костра, выйти из палатки на непонятный звук требует серьезных усилий воли. Когда экспедиционный человек рассказывает коллегам: мол, ночевал в плохом месте, над ним не смеются, а сочувственно кивают головами. Горожанин над таким рассказом может посмеяться, особенно если он из твердокаменных материалистов и «точно знает», что может быть на свете, а чего никак не может. Но смеяться над необходимостью жить и ночевать в плохом месте никогда не будет человек, который хоть немного путешествовал.

Вот и сейчас, между кошар… Идешь, и все время ощущение взгляда в спину; нарастает не то что предчувствие… Просто уверенность нарастает, что какое-то существо то ли сидит за ближайшим углом кошары, поджидая тебя, то ли перебегает, пригнувшись, вдоль стены, постепенно приближается, внимательно сверля тебя взглядом, пользуясь густыми лунными тенями. И все время ждешь какой-то гадости… За спиной Володи заскрипели ворота в пустую кошару: поднялся ветер и повернул створку ворот, а сердце уже упало, заколотилось. Тьфу ты!

Эта темная громада пустой кошары на фоне бирюзового неба, вторая кошара, где мерцал красноватый огонек керосиновой лампы, полумумии-полускелеты овец — все это напоминало мрачные американские фильмы про последствия атомной войны. Когда герои приходят в пустые полуразрушенные города, проходят мимо домов, от которых остались только фасады; когда скелеты на потрескавшемся асфальте — часть городского пейзажа, а появление любого живого существа таит беду. Нет в таких городах существ приличных и не страшных… То-то он так дернулся на этот звук… На скрип незакрытых ворот.

Что это? Девушки возвращаются, причем на удивление быстро:

— Владимир Кириллович, там какая-то тварь противная!

— Что, еще дохлый баран?

— Нет-нет, совсем не баран!

Девушки уверяли, что они уже повернули домой, как примерно метрах в двухстах услышали клацанье когтей по камням — кто-то шел за ними. Посветили фонарем, не сразу поймали лучом идущее за ними создание. Оказалось, собачка размером с таксу, но совсем черная, лохматая. В свете фонаря собачонка выгнула спину, сложилась чуть ли не вдвое, как это делает разъяренная кошка, и боком запрыгала к девушкам. Мало этого совершенно не собачьего поведения животного, так еще в свете фонаря глаза собаки дали невероятный красный отблеск. Ни у одного животного глаза не отсвечивают красным, кроме человека… и то, надо сказать, далеко не каждого человека. Глаза всех зверей отсвечивают в темноте зеленым и только зеленым огнем. И вообще было в этой собачке что-то такое, отчего три взрослые девицы не захотели остановиться посмотреть, что дальше будет, и вообще остаться хотя бы ненадолго в ее компании. Они припустили во весь дух, и слышное позади клацанье когтей по камням только добавляло им прыти.

— Давайте-ка спать! Утром разберемся, что за собачка.

— Ой, только вы сейчас никуда не ходите! — Лена очень уж не хотела, чтобы Володя ушел разбираться с собачкой.

— А вдруг я вовсе уже не Володя? Может, я что-нибудь эдакое?

Володя сделал оскал пострашнее, сделал страшные глаза и завел руки повыше, как ловящий зайца волк из мультфильма.

— Пожалуйста, не надо! Ну пожалуйста!

Да видно им и правда там досталось…

Зашли в дом, рассказали всем про собачку с красными глазами.

— Эх вы! Притащили бы собачку сюда! Три девки собачонки испугались!

— Толя, мой друг! — голос Володи был мягче шелка, слаще меда. — Собачка, я думаю, далеко не убежала. Почему бы тебе не пойти ее поймать? Я тебе могу и ружье дать…

— Да ну ее…

Под общий смех Толян отвернулся к стене. Смеялись все, даже добрый Епифанов. А Володя вышел еще раз, постоял в сгущающейся темноте, слушая птичьи звуки, наслаждаясь обликом и ароматом притихшей, по-вечернему темной степи. Кожу лица за день стянуло от ветра, то холодного, то вдруг очень теплого. Накатывалась усталость от непривычного движения весь день, от множества сделанного за последние часы; ныли мышцы рук и ног, спины.

Плевать и на это, и на последствия запоя, и на поганых собачек, и даже на трупы овец. Потому что все это мелочи. А главное — как раз усталость от движения и от кислорода; это душистый воздух, так не похожий на городской; это стол, обитый клеенкой, и вся обстановка вокруг… Главное — он опять в экспедиции. Как хорошо!

ГЛАВА 8

 Маршрут номер раз

26 апреля 1994 года

В маршруты решили выходить тремя группами: Епифанов с Толяном, Мишей, двумя девочками — на ближайшую группу курганов. Студенты поопытнее могут работать самостоятельно — вчетвером пойдут к ближайшим горам. Володя взял самый дальний маршрут, к курганной группе над самым озером Плуг-Холь; он пойдет с ребятами из Малой Речки — с Андреем, Димой, Олей и Наташей. Володя сознательно взял к себе почти всех малореченцев — интересно было пообщаться с новыми людьми, поучить этих местных ребят. Володя чувствовал, что толку от них окажется не меньше, чем от студентов, а работать с ними будет приятнее. Можно назвать это интуицией, а лучше — опытом.

Опять дул тугой теплый ветер, и задолго до подъема Володя уже слушал крики бесчисленных птиц, блеяние бекасов, далекое курлыканье в небе.

Удивительно приятно было лежать в спальном мешке, слушать птичьи стаи, вдыхать дымок от разведенного на улице костра и пряные запахи трав. А когда Володя встал, на кочковатой льдистой равнине, возле ключа, танцевали журавли. Володя и раньше слышал про их танцы, но только слышал. А тут огромные птицы поднимали ноги, поворачивались, приседали всего в нескольких десятках метров. Хорошо было курить, следя за птицами и слушая звуки постепенно просыпавшегося лагеря.

Давно уже Володя не начинал полевого сезона так рано — когда еще не сошел снег. Только раз он выехал в экспедицию где-то так же, в середине апреля, — искал писаницы[7] вместе с кемеровскими археологами. И вот сейчас он прибавил к полю по крайней мере месяц, и тихое счастье поселилось в душе полевика.