Саймон Скэрроу - Орел-завоеватель

Несмотря на дневное тепло и недавнее благодушное настроение, Веспасиан вдруг почувствовал, как по его хребту от загривка медленно побежал холодок. Чего это ради Флавия вдруг сочла нужным упомянуть о каких-то «освободителях»? Пусть она, как утверждает Вителлий, и связана с заговорщиками, но ведь ей неизвестно, что он, ее муж, уже осведомлен на сей счет. Нет, Флавия явно хочет сообщить ему что-то между строк… что-то наверняка очень важное. Но что?

Неожиданно ему до боли захотелось, чтобы Флавия оказалась сейчас рядом с ним. Незамедлительно, прямо в этот момент, здесь, в теплых тенях пронизанной солнцем березовой рощи. Он мог бы обнять ее, заглянуть ей в глаза, потребовать рассказать ему все и по честному, откровенному взгляду огромных карих глаз понять, что на ней никакой вины нет. А потом заняться с ней любовью. Да, заняться любовью!

Желание было столь сильным, что ему даже на миг показалось, будто в его руках и впрямь трепещет ее обнаженное тело.

Но что, если она и впрямь причастна к этому заговору? Наивно думать тогда, будто он действительно смог бы добиться от нее какого-либо признания и уж тем более прочесть правду в ее глазах. Единственная правда состояла в том, что, как бы ни обстояли дела, ему никогда не удастся ничего доказать… или опровергнуть. Он выругался вслух, проклиная клин, вбитый между ними Вителлием. Затаенное недоверие, которое имперский агент поселил в его сердце, вспыхнуло теперь с новой силой. Флавию необходимо заставить разорвать малейшие связи с «освободителями», буде они и впрямь существуют. Если она невиновна, то Вителлий жестоко поплатится за попытку ее дискредитации в глазах мужа. Впрочем, Вителлий заплатит в любом случае, и очень дорого, пообещал себе Веспасиан, с горечью глядя вниз, на легионеров, все еще плещущихся в реке.

В какой-то момент блеск водных брызг слился с застившей ему глаза ледяной ненавистью. Кулак легата непроизвольно стиснулся, и опомниться его заставила лишь резкая боль. Встрепенувшись, он посмотрел на руку и увидел, что свиток смят, а ногти глубоко впились в ладонь. Ему потребовался миг-другой, чтобы сосредоточить мысли, ослабить хватку и расправить письмо Флавии. Оставалось прочесть еще несколько строк о сыне Тите, но теперь их смысл настойчиво от него ускользал. В конце концов Веспасиан бросил попытки, поднялся на ноги и зашагал вниз, к своему штабу.

ГЛАВА 17

— Ты в хорошем настроении, а?

Макрон перестал точить меч и ухмыльнулся Катону. Обычно он передоверял заточку своего оружия кому-нибудь из находившихся в наряде легионеров, но одно дело — мирное время, а на войне нужна абсолютнейшая уверенность в полной боеготовности твоего личного арсенала. Он мягко пробежался пальцами по обоим лезвиям клинка и добавил:

— Догадываюсь, от кого пришло то письмо.

— От Лавинии.

Катон устремил мечтательный взгляд на запад, на тускнеющий бронзовый небосклон.

Солнце село, и теперь у разбросанных облаков была подсвечена лишь их нижняя кромка. После изматывающего дневного зноя вечерняя прохлада ощутимо бодрила: казалось, будто в густой дымке надвигающихся сумерек даже попискивание прыгающих по ветвям ближней рощицы птах звучит веселее.

— Это первое письмо от нее.

— А ты, похоже, никак ее не забудешь?

— Похоже на то, командир.

Центурион смерил своего оптиона долгим взглядом и сочувственно покачал головой.

— Ты еще и мужчиной-то настоящим не сделался, а эта девица уже взяла тебя на поводок. По крайней мере, такое создается впечатление. Неужели тебя ничто, кроме этого, не манит?

— Командир, если ты не против, это мое дело.

— Кто бы спорил, сынок, конечно твое, — рассмеялся Макрон. — Только потом, когда придет день и ты оглянешься, сожалея об утраченных возможностях, не говори, будто я тебя не предупреждал. Мне на своем веку встречалось немало странных типов, но ты, пожалуй, первый паренек на моей памяти, который настолько ополоумел, что даже и не мечтает задрать подол первой же из местных бабенок, которая ему попадется.

Пристыженный Катон с горечью опустил голову. Как он ни старался, ему никак не удавалось соответствовать тому образу легионера, который имел в своем представлении и с которым так сросся Макрон. Этому мешало и полученное воспитание, и, даже более, природная склонность к самокопанию.

— Ну а как же твои ожоги? Сумеешь справиться?

— А у меня есть выбор, командир?

— Нет.

— Болят жутко, но исполнять обязанности я смогу. Мои обязанности.

— Вот это крепко! Сказал как настоящий солдат.

— Или как настоящий глупец, — пробормотал еле слышно Катон.

— Но ты и вправду готов? Я имею в виду, серьезно?

— Так точно, командир.

Центурион бросил взгляд на лоснящееся от мази скопление волдырей, покрывавших руку Катона, и кивнул.

— Ну ладно. Легион выступает с первыми лучами. Все свое барахло оставляем здесь, багажный обоз подвезет его нам после переправы через Тамесис. Когда мы окажемся на противоположном берегу, нам приказано окопаться и ждать прибытия подкрепления во главе с императором.

— Император прибудет сюда?

— Собственной персоной. По крайней мере, так объявил командирам легат. Похоже, он хочет лично завершить кампанию, чтобы потом устроить триумф и выставить себя в главах римской черни великим полководцем-завоевателем. Мы переправимся через Тамесис и окажемся в выигрышной позиции, позволяющей нам как двинуться на запад, к самому сердцу Британии, так и повернуть на восток, чтобы занять столицу катувеллаунов. Так или иначе, пусть туземцы гадают, каковы наши намерения, мы же как следует отдохнем и будем готовы к завершающему этапу вторжения.

— А не лучше было бы преследовать Каратака без продыху, чтобы он не успел переформироваться? Ведь если мы будем просто сидеть у реки и ждать, он успеет восполнить свои потери.

Макрон кивнул.

— Я и сам думаю так же. Но приказ есть приказ.

— Командир, а пополнение мы получим?

— Несколько когорт Восьмого легиона уже ждут отправки. В Гесориакуме. По расчетам, они присоединятся к нам, когда мы будем на том берегу. Учитывая потери Второго, самое крупное пополнение обещано нам. Кстати, ты свел воедино данные о личном составе центурии?

— Так точно, командир. И только что отослал отчет в штаб.

— Хорошо. Будем надеяться, что эти долбаные писаки сочтут возможным выделить нам должную квоту. Правда, от этих бездельников-педерастов из Восьмого толку немного. Они засиделись на гарнизонной службе, а от безделья солдат размягчается, как подгнивший фрукт. Это я тебе точно говорю. Но, с другой стороны, от живого бездельника и педераста все же больше проку, чем от мертвеца, каким бы распрекрасным воякой он ни был при жизни.