Почему мы вернулись на Родину? Русские возвращенцы - Сергей Александрович Алдонин

Но, читатель, проезжай по Байкалу: я уверен, ты тоже «заговоришь красиво». Виноват Байкал, а не я и не ты. Виновата Россия. Прислушайтесь к ней – и здесь, и в Москве. Но только глубже ухо, ухо к земле!.. Слюдянка (2 ч. дня).

…Синеет Байкал, синеют горы. У берегов вода зеленая – от зеленого дна. Рассеялся туман… —

и ясно видит око,

Как труден горный путь и как еще далеко,

Далеко все, что грезилося мне…

Ничего… «Конкретный идеализм»… Трудно – да. Всем трудно… Но вот туман-то все-таки рассеялся!..

…Солнце, голубое небо, синий, похожий на море Байкал. Свежий воздух, полный воды и зелени. Как тут не «рявкнуть осанны», даже если и труден горный путь!.. Все прекрасное трудно…

…Одно ясно: из интернационалистской революции Россия выйдет национально выросшей, страной крепчайшего национального самосознания. Октябрь с каждым годом национализируется; нужно будет публицистически это выразить формулой: «национализация Октября».

Она происходит независимо от того, в какие экономические формы выльется хозяйство страны; независимо также и от того, в какой степени разовьется наш федерализм. Отрадны теперешние успехи государственной промышленности. Быть-может, и удастся задержаться на гибридных, государственно-капиталистических позициях. Если удастся, тем самым будет обеспечен прекрасный фермент государственного централизма, великий национализирующий стимул. Равным образом, мощная, индивидуализированная государственность, конечно, вполне мыслима и в правовой рамке федерации (сводящейся, главным образом, к так-называемой «культурной автономии»). А нынешняя обособленность Советского Союза от остального мира есть, несомненно, в свою очередь, исключительной силы национализирующий фактор. До времени он чрезвычайно ценен, его действие будет глубоко плодотворно. Как это уже явственно чувствуется в теперешней Москве, в беседах со спецами, с партийными хозяйственниками!.. Вместе с тем, чем интернационалистичнее тенденции советского правительства, тем они специфически национальнее и тем обособленнее положение Союза в мире. «Федора-странница – всему миру печальница»: но это характеризует лишь ее самое, выделяя ее среди остальных.

Поймем же себя! Будем же собой!..

(3 часа. Отрываюсь от бумаги).

…Уже скоро семь часов, а Байкал все еще перед глазами, тихий, величественный, в голубоватой дымке. Проехали Мысовую. Ясное вечернее солнце, сверкающей дорогой отражающееся в воде. Горы противоположного берега – в мягкой, лиловатой вуали. Тихо. Удачно, что пришлось увидеть Байкал и в облаках пасмурным, и в ясный, солнечный вечер.

Последние дни в России. Жалко расставаться с нею, и еще, и еще раз всем существом ощущается пустота жизни без нее и вне ее. Лучше от всего отречься – от свободы, от «политики», от науки, – но только не порывать с родною землей, которую не унесешь с собой на подошве башмака… Да, это так, это для меня психологически аксиома, иным я быть не могу и не буду. Есть такие аксиомы души, которые «даны» до всяких этических оценок, —

Да, и такой, моя Россия,

Ты всех краев дороже мне!..

8‑го августа.

Яблоновый хребет. Сегодня среди дня уже Чита, пересадка. Надо торопиться. Многое бы хотелось еще записать.

Приближаясь к Москве, признаюсь, я испытывал волнение: как-то встречусь с «оставшейся» интеллигенцией, с друзьями, коллегами, знакомыми, пережившими эти годы в столь иных, отличных условиях? Поймем ли друг-друга?

Отрадно признаться: никакой «пропасти» между ними и собой я совершенно не почувствовал. Те же вопросы, те же печали, те же пути мысли, те же, в сущности, варианты решений. Легко было с первых слов установить взаимопонимание: мы говорили, даже подчас и споря, на общем языке. Впрочем, это отчасти понятно: разве сам я не советский спец и разве Харбин не входит вот уже скоро год в зону прямого советского влияния?

И в то же время должен отметить другую черту: глубочайшую отчужденность настроений интеллигентско-спецовских московских кругов от собственно эмигрантских течений всех сортов – «монархических», «демократических», «социалистических». В Москве понимают, что положение гораздо более своеобразно и сложно, чем оно обычно изображается зарубежными газетами. Меньше всего панацея – в «антибольшевизме». Насчет «панацеи» вообще слабо. Всякого рода этикетки, схемы, рецепты настолько примелькались за революцию, что мало-мальски наблюдательные люди прочно приучились не ставить их положительно ни в грош.

Признаюсь, меня даже несколько удивило постоянно подчеркивавшееся в разговорах отмежевывание от эмиграции, а нередко и явное раздражение против нее. Совсем не по-советски настроенные интеллигенты – и те считают обязательным отгородиться от «вашей эмиграции, которая, кроме глупостей, ничего не делает и не говорит». Бывали случаи, что некоторые слишком уж огульные характеристики мне самому приходилось пытаться смягчить. Но нельзя отрицать: эмигрантская пресса сделала все от нее зависящее, чтобы оттолкнуть от себя население современной России без различия классов, положений и направлений.

В беседах часто затрагивали «текущий момент». Все единодушно констатируют хозяйственный подъем. Страна оправляется. «Выкарабкиваемся из беды» – это преобладающее настроение, господствующая уверенность. Разумеется, никому в голову не приходит печалиться по поводу экономического возрождения или пытаться его тормозить. Поэтому, между прочим, единодушно осуждается позиция П.Н. Милюкова в вопросе о признании Советской России и отношениях ее с иностранными государствами.

За все время пребывания в России мне довелось встретиться всего лишь с одним закоренелым пессимистом (обывательские причитания не в счет) насчет нашего будущего. Известный, опытный литератор, он воплощал свои мысли в ударные, эффектные формы. Он красочно каркал о ждущих Россию ужасах.

– Помяните мое слово, – восклицал он, – мы стоим у второго раздела России (первый был в Бресте). Война на носу. Мы проиграем ее и потеряем Украину, еще несколько кусочков по западной границе, может быть, кстати и Ленинград, последнюю форточку в Европу… Но этим дело не кончится. Пройдет еще несколько лет, мы не уймемся по части мирового пожара, – и будет третий раздел России, когда от нас отнимут Кавказ, Туркестан, когда отложится Сибирь, – и вот когда мы дойдем до границ Калиты, тогда-то, наконец, и догадаемся, что такое наша великая революция!..

Ему возражали со всех сторон, вскрывали эфемерность его кассандровых прорицаний. Указывали на общеизвестные европейские затруднения, на усиление Советского Союза, ссылались на историю и эволюцию советской дипломатии, на ее «козыри», на исторические примеры и т. д.

Но даже и отступая, он отстреливался по-парфянски:

– Не спорю, идет большая игра. Да, в Кремле не дураки, но ведь и Чемберлэн не дурак. Да, у нас три туза, но у них-то ведь четыре короля! Нет, их шапками не закидаешь!..

К чему приведет столкновение России с Европой и каковы его подлинные основы? – Этой проблемой обозначался более глубокий, далеко за грани «текущего момента» уходящий водораздел между спорящими за вечерними чашками чаю. Недаром вспомнились сороковые годы. Приглядевшись, я убежден, что основной идейный водораздел современного интеллигентского сознания по-прежнему может быть выражен в категориях «славянофильства» и «западничества».

Да, и теперь еще живы