Дэвид Геммел - Македонский Лев

Кто-то пошевелился на стуле на другом конце комнаты, и вот некий мужчина встал и подошел к нему. Он был низкоросл и худощав, с жидкими седыми волосами. Он улыбался.

— Боль прошла, верно? — спросил мужчина глубоким веселым голосом, несвойственным столь хилому телу.

— Да, — подтвердил Парменион. — Что случилось со мной?

— Мир, — ответил мужчина, усаживаясь на кровать рядом с ним, — состоит из четырех элементов: земля, воздух, огонь и вода. Но они содержатся в гармонии волей богов. Как я понимаю, ты столкнулся с делом, требующим исключительной отваги. Ты подвергся жесточайшему потрясению. Это вызвало избыток огня внутри твоей системы, разгорячив кровь и нарушив гармонию. Горячая кровь попала тебе в мозг, вызвав сильную боль и тошноту.

— И ты пустил мне кровь, — сказал Парменион, касаясь повязки у себя на руке.

— Да. Общеизвестно, что это понижает давление. Если тебе станет плохо, я повторю процедуру.

— Нет, я чувствую себя хорошо.

— Замечательно. Я сообщу военачальнику, что ты поправился. Но тебе было бы лучше очиститься, молодой человек; так будет безопаснее.

— Я уже в порядке, правда. Боль прошла. Я преклоняюсь перед твоим искусством.

Маленький человек улыбнулся. — Сказать по правде, у меня лучше выходит обрабатывать раны, но я учусь, — признался он.

— Со мной всегда будет так, когда я буду сталкиваться с опасностью?

— К сожалению, да. Я знаю многих, кто страдал такими головными болями. Но приступы обычно редки и происходят лишь в исключительные моменты чрезмерных стрессов. Это распространено также среди жрецов, которых посещают неясные видения и танцующие перед глазами огни. Лучшее лекарство от этого — опиум, изготовленный по особой египетской формуле. Я оставлю немного Ксенофонту, на случай, если твоя боль вернется.

Парменион лег обратно. Он снова заснул, а когда проснулся, Ксенофонт сидел подле него.

— Ты напугал нас, стратег. Почтенный целитель хотел просверлить отверстие в твоем черепе, чтобы выпустить вредные соки, но я его разубедил.

— Где мы?

— В Олимпии.

— Хочешь сказать, я проспал целый день?

— И даже больше, — ответил Ксенофонт. — Сейчас почти полдень второго дня. Я надеялся взять тебя на охоту, но врач сказал, что сегодня тебе следует отдохнуть.

— Я достаточно здоров, чтобы ездить верхом, — заявил Парменион.

— Уверен, что это так, — успокаивающе согласился Ксенофонт, — но я этого не позволю. Врач сказал так, и мы последуем его совету. Как бы там ни было, одна гостья пришла повидать тебя, и, я уверен, ты не откажешься провести с нею время, пока мы с ее отцом поедем охотиться.

— Дерая? Здесь?

— Ждет в садах. И запомни, мой мальчик, не покажись слабым и изнуренным. Добейся ее симпатии.

— Мне нужно помыться — и побриться.

— И одеться, не будем и об этом забывать, — сказал Ксенофонт, когда голый Парменион откинул одеяло и встал с постели.

Сады были разбиты на берегах небольшого источника, бегущего с восточных холмов. Белые валуны были тщательно вытесаны и сложены кругами, полуутопленные в почве. Вокруг них, ярко окрашеные цветы были рассажены по персидской моде. Вымощеные камнями дорожки были созданы, чтобы бродить в тени дубовых рощ, а в темных лощинах были поставлены каменные скамейки. Там стояли статуи из Фив и Коринфа, в основном изображавшие богиню Афину в полном вооружении, а также Артемиду, державшую лук. У маленького искусственного пруда стояла серия статуй, изображавших двенадцать подвигов Геракла. Обычно Парменион сидел возле них, наслаждаясь прохладным воздухом у воды, но только не сегодня. Он нашел Дераю, которая сидела у ручья под сенью ивы. Она была одета в белый хитон до лодыжек, окаймленный зеленым и золотым узором. Вкруг ее пояса и на плечах была хламида цвета морской волны — длинная, окантованная полоса прекрасной, искусно расшитой ткани. Увидев его, она встала и улыбнулась. — Теперь поправился, герой? — спросила она.

— Да, поправился. Прекрасно выглядишь; твои одеяния очень красивы.

— Спасибо. Но ты бледен — похоже, тебе надо отдохнуть немного. — Они сидели несколько минут в неловком молчании, пока Дерая не положила свою ладонь ему на руку. — Я хотела поблагодарить тебя. Я была в ужасе. Ты представить себе не можешь, что я почувствовала, когда ты встал из-за той скалы и потребовал моего освобождения. Ты как будто был послан богами.

— Может, и был, — прошептал он, накрывая ее ладонь своей.

— Мой отец был очень потрясен твоей отвагой — и смекалкой. Ведь на самом деле казалось, что там с тобой были люди.

Парменион усмехнулся. — Ксенофонт научил меня, что победа достигается внушением противнику мысли о поражении. Ему принадлежит эта честь.

— А тебе — слава. Мне нравится видеть твою улыбку, Савра; она тебя украшает. Ты мало улыбаешься.

Ее рука была теплой под его рукой, и он чувствовал ее близость и запах слоя ароматического масла в ее волосах. Ее голова была склонена к нему, но при этом он мог прочесть ее глаза; зрачки были расширены, лицо раскраснелось, губы слегка приоткрылись. Он обнаружил, что придвинулся к ней ближе. Она не отодвинулась, и их губы соприкоснулись. Ее руки обвили его шею, тело прижалось к нему, и он пучувствовал ее груди на своей груди. Он ощутил головокружение пополам с радостью. Его ладонь заскользила по ее плечу и ниже по руке. Она подняла руку, и их кисти сцепились пальцами. На одно мгновение он почувствовал разочарование, но затем она опустила его ладонь себе на грудь.

А потом, так же быстро, как всё началось, Дерая прервала объятие, резко отстранившись.

— Не здесь! Не сейчас, — взмолилась она.

— Когда? — спросил Парменион, пытаясь обуздать свои чувства.

— Когда они уедут. Мы услышим коней.

— Да… кони.

Они сидели в неестественной тишине, ожидая, слушая как конюхи за садовой стеной выводят скакунов, слыша хохот охотников, мужчин, похваляющихся своей удалью или посмеивающихся друг над другом. Затем раздался грохот копыт — и в саду воцарилась тишина. Парменион встал, шагнул вперед и взял Дераю за руку, привлекая к себе. Он поцеловал ее снова, и они вышли из садовых ворот и направились к дому. У себя в комнате Парменион нежно распутал завязки на плече Дераи, и бело-зеленый хитон упал на пол.

Шагнув назад, он залюбовался ее телом. Руки и лицо были бронзовыми от загара, но груди и живот — мраморно-белы. Он неуверенно приблизился, чтобы прикоснуться к ее груди, нежно поглаживая ладонью набухший сосок. Она отстегнула брошь, державшую его хитон, и, теперь обнаженные, они отправились в постель.