Иван Дроздов - Горячая верста

— Черненький такой, и глаза мои, и нос… Георгием зовут — в честь деда назвала. Подлая натура, а вспомнила… Назвала, значит.

— Где он теперь, сын твой? — спросил Егор, тронутый рассказом Шоты. Ему хотелось познакомиться с парнем и вместе с Шотой привести его в дом.

— В Москве он. В Москву проводил. Учится он там. В военной школе. А я вот… видишь — упал в карету. Не выдержал — упал. Ты только отцу не говори. Бранит меня Павел.

Шота покорился Егору, позволил проводить себя домой.

Вернувшись к столу, где его ожидали с нетерпением, Егор сказал:

— Шоты нет дома, он уехал в Москву к сыну.

Глава третья

Феликс закончил работу, и когда выходил из цеха, его позвали к телефону. В трубке он услышал незнакомый голос:

— Здравствуйте, Феликс! Я из Москвы, ученый — моя фамилия Пап. А вы, надеюсь, тот самый Феликс, у которого отец композитор и брат директор института? Отлично! Нам нужно встретиться. Для общей пользы. А?.. Может, вы сейчас же зайдете ко мне в гостиницу?..

Феликс не сразу понял, чего от него хотят, но, когда голос в трубке пригласил его зайти в гостиницу, он спросил:

— А какой у вас номер?

— Двенадцатый.

— Хорошо, через двадцать минут буду.

Пересекая пустую, припорошенную снежком заводскую площадь, а затем неторопливо шагая по утоптанной тропинке сквера, он думал о незнакомце–москвиче и гадал: кто бы это мог быть?.. И почему столичный гость фамильярно называл его Феликсом и, вообще, разговаривал с ним так, будто они были старыми приятелями?..

Феликс сам не любил церемоний, но когда с ним обходились вот таким образом, внутренне протестовал: его обижала и даже оскорбляла непочтительность. Как и все молодые люди, он торопился стать взрослым, уважаемым. На заводе его называют Феликсом Михайловичем — все рабочие, мастера и даже сам начальник цеха. И если кто из приятелей в цехе его назовет по имени, он оглянется: «Нет ли поблизости рабочих?.. Одним словом, незнакомец ему заочно не понравился: он говорил так, будто нашел в нем сообщника для неблаговидного дела. Вот тип! Ну ничего, посмотрим, что это за Пап и зачем я ему нужен.

В номере его встретил низенький пухлый дядя, похожий на матрешку. Сунул Феликсу ладонь–подушечку, сказал:

— Спартак Пап.

Феликс, пряча улыбку, последовал за хозяином, поражаясь его округлости. И думал: «Ведь это же кощунство, называть такой пирожок Спартаком».

«Пирожок» был в пижаме, смешно выбрасывал вперед короткие ножки, но из–за огромного живота он, наверное, не видел своих ног.

— Садитесь, Феликс, — указал на кресло пирожок, — будем знакомы. Я из Москвы — трудимся вместе с Вадимом, вашим братом. Он — директор, я заведую сектором. Фильтры — понимаете. А фамилия моя странная — верно?.. Друзья зовут меня папой — даже старики: те, кому пора в ящик. Ты тоже зови меня папой! Вот только если в женском обществе — папой не зови. И Спартаком не надо. Смеются они. Черт её знает над чем, но смеются.

Феликс тоже улыбнулся — на этот раз открыто, чувствуя, что получил разрешение. У стены он увидел чемодан. По крышке с угла на угол надпись на английском языке: «Командор». И не долго думая, спросил:

— А командором вас не зовут? — Зовут, — радостно подхватил Спартак. — Это потому что вон… на чемодане. Командор — хорошо. Ново и непонятно. Глупые людишки любят, когда непонятно. Им лишь бы звучное, блестящее. Покажи и — побегут. Если бы я философом был, — на это бы нажимал. На страсть человека к новому. А молодежь, сверх того, шум любит, суету. Чтоб бренчало! Дети!

Спартак, «Папа», он же «Командор» вынимал из желтого толстого саквояжа бутылки, свертки колбасы, сыра, буженины, осетрины. Хриплым голосом ворчал:

— В магазинах нет ни черта хорошего, пришлось звонить директору гастронома. Без знакомства с голоду подохнешь. Вот жизнь!..

На столе выросла целая гора кульков и свертков, а «папа» все кидал и кидал. Он поворачивался к Феликсу то спиной, то боком, но в любом положении одинаково походил на матрешку. Голова у него сливалась со спиной, из спины же выходили ноги, и больше в нем ничего не было примечательного. «Таких легко рисовать», — подумал Феликс, разглядывая Папа, продолжавшего глухим трескучим голосом изрекать свои сентенции. Но вот он подошел к столу и стал разворачивать свертки.

— Садись, старик. Закусим.

Круглые желтые глаза Папа остро блеснули из–под жирных розовых складок.

В большие серебряные рюмки, которые он также возил с собой, Пап разлил грузинское вино, предложил выпить.

— За знакомство, — сказал Пап. И, выпив, продолжал: — Как стан — хорошо идет? В нем уйма наших приборов, систем… Наверное, чуть что — нас клянете. А?.. Браните нас?..

Пап повернулся к гостю, рассматривая его изучающе. Пристрастный, бесцеремонный взгляд Папа не понравился Феликсу. «Смотрит, как на котенка», — подумал он и, видя, что Пап ждет ответа, сказал:

— Поругиваем, конечно. Да вам–то что? С вас, как с гуся вода. Тут одна иностранная делегация стан покупает — так приборы, говорят, поставим на него английские.

Феликс знал, что заказы для стана институт выполнял ещё до того, как Вадим, его брат, стал там директором. И потому не без удовольствия нажимал на слабости приборной оснастки.

— Вы виноваты, — шлепая влажными губами, сказал Пап. — Вы, заводские.

— Почему мы?

— Каркаете на собраниях, болтаете, а они что, не глухие. Они слышат. Все слышат и знают.

— Э, нет, — возразил Феликс, не понимая ещё, на что намекает столичный гость. Они не такие простаки, эти иностранцы. Они этих самых недостатков в работе стана побольше нас видят. Прежде чем о контракте речь вести, они с месяц в цехе торчали, за работой стана наблюдали. У них на счету каждая остановочка, каждая задержка.

— И все равно их напугала безответственная болтовня комсомольцев. Вам не хватает государственного, масштабного мышления. Стан ваш как бы не работал, вы должны говорить о нем только хорошее. Надо быть патриотами. Да, старик, престиж свой уважать надо. А вы раскаркались, языки распустили: «Письмо напишем, шум подымем…».

«Ах, вот оно что! — догадался наконец Феликс, откуда дует ветер. — Я позвонил Вадиму, рассказал о собрании, а он этому… Папу. Ну–ну — что ты ещё мне скажешь, дорогой столичный гость?..» А гость развивал свои экономические мысли:

— Автоматика в наш век — показатель состояния общества, умственного развития людей. Есть в мире малые страны, которые не имеют богатых природных ресурсов, не выплавляют много металла, а ежегодный прирост национального дохода у них не меньше, чем у Америки.