Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

рождает свой плод, создает себе свою форму. Терем, по крайней мере в русской земле, был плодом постнической идеи, действие которой, и в довольно сильных чертах, обнаруживается в нашем древнем обществе очень рано. Монашеский идеал в княжеском роде является господствующим уже при внуках св. Владимира, и первыми его подвижниками являются девицы – дочери Всеволода и сестры Мономаха – Янка (Анна) и Евпраксия. Янка, девою сущи, постригается, собирает черноризиц и пребывает с ними по монастырскому чину в монастыре, который, без сомнения, для нее же и устроен был ее отцом в 1086г. Чрез три года, когда в Киеве умер митрополит, «иде Янка в греки и приведе митрополита Иоана скопьчину; его же видевше людье, всирекоша: это мертвец пришел». Идеал княжны нашел себе живое олицетворение. Чрез год Иоанн помер. Летописец говорит, что был сей муж «не книжен, но умом прост и просторек»[27].

Янка, таким образом, подает благочестивый образец постничества и иночества для княжеских дочерей, указывает им путь подвижничества – самостоятельный и не зависимый от мирской жизни. За нею скоро следует ее сестра Евпраксия, которая постригается в Печерском монастыре.

В последующих поколениях идеалы девства и иночества распространяются в женском быту все больше и больше. Несмотря на то что знаменитый брат этих первых инокинь-княжон Владимир Мономах пишет своим детям: не монашество спасет вас, а добрые дела,– его дочь Марица все-таки уходит в монастырь (1146г.). К этому же почти времени, немного позднее, принадлежит и замечательное подвижничество Евфросинии Полоцкой, которая устроила также монастырь и постригла двух своих сестер, родную Гориславу и двоюродную Звениславу, и двух племянниц. Вообще с XIв. «иноческий образ» становится высшею целью жизни не только для женщин, княгинь и княжон, которые в нем одном находят себе настоящий путь жизни, но и для мужчин – князей, которым само духовенство толковало, что Бог им велел так быть, правду делать на этом свете, в правду суд судить, т.е. оставаться князьями, ибо и без того велика и священна их обязанность пред Богом; и которые, однако ж, всеми силами стремились избавиться от суетного, мимотекущего и мятежного жития сего[28], и постригались в монахи, и даже принимали схиму, по крайней мере на склоне дней или же пред самою смертью. Что же касается княгинь, то, например, в одном московском княжеском колене мы встречаем из них целый ряд инокинь, заслуживших даже соборной памяти: Ульяна – супруга Калиты; Александра-Марья – супруга Семена Ивановича; Евдокия – супруга Донского; Софья – супруга Василья Дмитриевича; Марья – супруга Темного[29]. То же находим и в других великокняжеских родах – Суздальских, Тверских, Рязанских и т. д.

Как Анна Всеволодовна являлась образцом для южных княгинь, так Марья, супруга Суздальского Всеволода Юрьевича, стала идеалом постнической жизни для княгинь северной Руси. Она постриглась в 1256г. по случаю восьмилетней, вероятно неизлечимой, болезни еще при жизни мужа. Со многими слезами провожали ее в монастырь сам князь, сын и дочь, епископ, игумен – отец ее духовный и другие игуменьи, и все чернецы, и все бояре и боярыни, и черницы изо всех монастырей, и все горожане. Не можно было видеть общей скорби, замечает летописец, потому что до всех была добра «преизлиха». С детства в страхе Божием любила правду, воздавая честь епископам, игуменам, чернецам, пресвитерам; «любяше черноризец и подаваше требование им». Была нищелюбица, страннолюбица, печальных, скорбных и больных всех утешала и подавала им «требование»[30]. Своею добродетельною жизнью княгиня надолго оставила по себе святую память. Позднейший летописец, описывая благочестивые подвиги Евдокеи Донской, говорит между прочим: «Постави на Москве церковь камену зело чудну (Вознесенский монастырь) и украси ю сосуды златыми и серебренными… и сотворила паче всех княгинь великих, разве точью Марья княгини Всеволода, иже в Володимире…»

Летописцы ни о каких других женских подвигах и не рассказывают, как о пострижении, о построении монастырей и церквей, потому что в их глазах эти-то подвиги одни только и заслуживали и памяти, и подражания.

С особенною приверженностью устремлялось к иноческому идеалу честное вдовство, так что из вдов-княгинь, и особенно бездетных, почти каждая оканчивала свою жизнь инокинею, а часто и схимницею. Это становилось как бы законом для устройства вдовьей жизни. «А княгини моя,– говорит Володимер Василькович Галицкий,– по моем животе, оже восхочет в чернице пойти пойдет; аже не восхочет ити, а како ей любо, мне не воставши смотрить, что кто иметь чинити по моем животе»[31]. Здесь князь вначале указывает честному вдовству обыкновенный путь, но затем освобождает княгиню, отдает ей на свою волю идти и не идти в монастырь, замечая, что не смотреть же ему, как будут жить после его смерти. Если бы вдова-княгиня была, по мнению века, совершенно свободна в действиях, то князь не стал бы и говорить о том, как ей нужно жить во вдовах.

В летописях читаем следующее, вполне типическое сказание о таком обычном подвиге честного вдовства: в 1365г. «преставися князь (Нижегородский) Андрей Константинович в чернцех и в схиме», которую принял в несомненный час кончины. «Княгиня же Василиса много плакавше по князи своем; пребысть вдовою 4 лета; пострижена бысть от Дионисья архимандрита печерского и наречено бысть имя ей Феодора. Бысть ей тогда от рождения лет 40, и раздавала все именье свое церквам и монастырям и нищим, а слугы своя и рабы и рабыни распустила на свободу, а сама нача жити в монастыре у св. Зачатья, иже сама создала при князи своем; живяще же в молчании, тружаяся рукодельем, постом, поклоны творя, молитвами и слезами, стоянием нощным и не спанием; многажды и всю нощь без сна пребываше; овогда чрез день, овогда чрез два, иногда же и пять дней не ядяше; в мовыю не хожаше, в срачице не хожаше, но власяницу на теле своем ношаше; пива и меду не пьяше, на пирех и на свадьбах не бываше, из монастыря не исхожаше, злобы ни на кого же не держаше, ко всем любовь имеяше. Таковое же доброе и чистое житье ее видевше, многи болярыни, жены и вдовицы и девицы постригашася у ней, яко бысть их числом и до девяносто, и вси общее житье живяху. Княгиня же Василиса, поживши в черницах восемь лет и поболевши неколико дний, преставися ко Господу».

Мы увидим ниже, что тот же идеал жизни буква в букву воплощался в благочестивом вдовстве и в конце XVII столетия.

Само собою разумеется, что он господствовал и в частном не княжеском быту, особенно в знатном и