Призрачный театр - Мэт Осман

она нашла то, что искала: низкие двойные дверцы. Они были плотно закрыты, но она всегда носила с собой отцовскую отмычку: павлинье перо с уплощенным концом, им она и попыталась открыть замок. Без пользы; скважина заросла ржавчиной, и перо в ней без толку прокручивалось.

– Ведите себя прилично, я вхожу, – донесся снаружи голос парня. Дверь грохнула о скамейку, и он попытался снова. – Эй, может, отвалите от двери?

– Если мы возьмемся за один конец, – предложил Бесподобный, показав на другую скамью, то сможем протаранить эти дверцы.

Они взялись за край и саданули скамейкой по низкому выходу. Дверцы, должно быть, подгрызенные древоточцем, разлетелись с первого же удара, и по полу протянулись лучи осеннего солнца. Птицы тотчас начали биться о решетки. Шэй попыталась протащить одну клетку через проем в стене, но забияка злобно клюнул ее. Его заточенный клюв сразу пробил кожу до крови. Она отдернула руку.

– Лучше так, – предложил Бесподобный. Он лег на спину и пнул клетку по полу в сторону выхода. Крик за подпертой дверью стал громче, парень уже наваливался плечом, пытаясь пролезть к ним. Шэй присоединилась к Бесподобному, и клетки с разъяренными петухами, кувыркаясь на пути, двигались к выходу. Они были тяжелее, чем выглядели, и к тому моменту, когда их все удалось вытолкнуть на улицу, Шэй и Бесподобный взмокли от пота. Закончив, они полежали немного под оседавшими как снег мелкими перьями, затем Шэй, тоже нырнув в проем, выбралась на улицу. Бесподобный вернулся к внутренней двери и подпер ее плечом.

Любое зрелище в Саутуарке, платное или дармовое, находило своих зрителей. Прохожие на Пайк-стрит, останавливаясь, с любопытством смотрели, как Шэй борется с запорами клеток. Даже обретая свободу, птицы продолжали охотиться на ее пальцы, и каждая открытая клетка дорого обходилась ее рукам. Ручейки крови стекали вниз, пятная каплями землю около ее ног. «Птицы – боги», – беспомощно напоминала она себе.

Чего же она ожидала, освобождая их? Петухи не слишком хорошо летали, но они обладали достаточной скоростью и силой, чтобы, по крайней мере, улепетнуть с этой улицы. Но вместо этого, встряхиваясь, как призовые бойцы, они бросались в атаку на любую ближайшую птицу. Улица мгновенно превратилась в поле битвы; птицы наскакивали друг на друга, сливаясь в дикие метущиеся клубки. Блестя шпорами на солнце, они падали, но тут же вскакивали и, заливаясь кровью, кидались в очередной бой. Заклеванные до крови головы воинственно вскидывались, по белым перьям тянулись красные струйки, а двадцать пар крыльев неистово взбивали вокруг уличную пыль.

– Прекратите драться! Бегите! – кричала Шэй, ринувшись в птичью сумятицу, ее брюки порвались, пока она в сердцах пинала птиц в сторону дороги. Ее лицо заливали слезы, по лодыжкам струилась кровь.

– Убегайте же, ради Бога.

Некоторые задиры, с кровавыми ранами, спотыкались, пошатываясь, а отпетые неудачники бессильно валились у ее ног. Гвалт стоял неимоверный: пронзительные вопли, порожденные то ли болью, то ли триумфом. Они умирали в грязи, в моче и отбросах, а над ними неизменно висело огромное, пустое небо. Схватки вокруг нее продолжались, испуганные женщины прятались под навесами лавок, в страхе обернув подолы юбок вокруг ног.

Охваченная отчаянной яростью, она протолкалась через зевак обратно к главному входу на арену. Стража с тревогой смотрела на ее порванную одежду, испещренную каплями крови. Она гордо выпрямилась.

– Все бойцовские петухи вырвались на свободу и дерутся там за углом. Ведь пропадают сотни фунтов. Они ж там, дико буйствуя, точно перебьют друг друга задаром.

Как только из-за угла донеслись отзвуки шагов охранников, Шэй задвинула засов, заперев главные двери. Затем, используя засов в качестве опоры, забралась на архитрав[12]. Опоясывающие второй этаж окна закрыли от солнца. Завернув за ближайший угол, она открыла ставни. Внизу на арене как раз закончился бой, люди обменивались деньгами, похлопывая друг дружку по спинам. Кто-то швырнул в мешок то, что осталось от проигравшей птицы.

Она оказалась на высоте футов в пятнадцать и отлично видела всю арену.

– Бойцовские петухи! – крикнула она. Никакого ответа. Ее лицо вспыхнуло от гнева. «Сценический голос», – напомнила она себе.

– Бойцовские петухи! – на сей раз к ней повернулось множество лиц, и она подавила желание скрыться от глаз.

Она заставила себя встретиться взглядом с Гилмором. Узнает ли он ее теперь?

– Значит, всех вас, важных особ, радуют смертельные схватки?

Стало на удивление тихо. Около сотни глаз взирали на нее, в основном явно ожидая нового развлечения. Она достала из сумки одну из дымовых шашек Алюэтты, помахала ею под взглядами мужчин, а затем от настенного факела подожгла фитиль. Он зашипел и воспламенился. Все настороженно прислушивались.

– Все двери заперты. Единственный выход – загрузочный люк в петушином загоне.

Головы развернулись к заднему сектору зала. Она услышала, как кто-то внизу попытался открыть главные двери.

– Через пять минут это заведение сгорит дотла. Выживут только сильные.

Она швырнула шашку к входным дверям. Ей хотелось загнать всех в тот тесный загон, заставить их вылезать через низкие задние дверцы и посмотреть, как им это понравится. Снаряд, описав в воздухе черную дугу, подпрыгнул, взорвался и выпустил дымные облака. После момента непонимания раздался разъяренный – почти сексуальный – стон, и ошалевшие мужчины бросились к загону.

– Улепетывайте, цыплятки, улепетывайте. – Следующая шашка упала на арену и завертелась, поначалу не произведя особого впечатления, но потом выплюнула черный дым, и он рассеялся повсюду, оседая серой пылью. Теперь она едва видела фигуры мужчин, но зато отлично слышала их. Кашель, крики, лязг клинков и треск дерева. Запалив еще одну шашку, она, ловко цепляясь за выступы, обошла по карнизу здание и глянула вниз на выход из петушиного загона. Господа выползали через сломанную дверь, окровавленные и покрытые сажей, и вся эта задняя стена начала сотрясаться. Изнутри донесся приглушенный крик, сменившийся еще несколькими уже истошными воплями. Потом послышался зловещий, тоскливый скрежет, и вся задняя стенка с грохотом и треском рухнула в странном замедленном обвале. Люди падали, задыхаясь от кашля, но сзади на них напирала уже следующая волна бегущих. Все обнажили шпаги, многие сильно хромали. Шэй швырнула в толпу последнюю шашку, развернулась на каблуках и быстро убежала по крышам. Солнце и слезы слепили глаза, а когда она закрывала их, из памяти всплывали жуткие фрагменты петушиных боев. Покрасневшие от крови перья и металлический кровавый привкус.

Она вернулась незадолго до начала представления и обнаружила, что в театре царит переполох. Трасселл расхаживал у входа, так поглощенный собственными заботами, что даже не заметил ее встрепанного вида. Лицо его покрывал