Уильям Дитрих - Мятежная дочь Рима

— Не обращайте внимания, госпожа, — твердил Тит. — Он у нас такой. Каждого нового человека он оценивает, как торговец свой товар, а взгляд у него — как у орла. И сам молчун, и не особо прислушивается к тому, о чем болтают другие. Не обижайтесь, ладно? Он со всеми такой, не только с вами.

— Из-за этого своего молчания он выглядит таким грозным…

— И сам это знает, — хихикнул Тит.

— А он действительно такой страшный человек, каким кажется?

— Вы заметили кольца, которые висят у него на поясе? — замявшись, бросил Тит.

Валерия улыбнулась:

— Из-за них я всегда слышу, когда он приближается. Они звенят, как маленькие колокольчики!

— Это не просто кольца, а трофеи. Каждое кольцо — это человек, которого он убил.

Улыбка слетела с лица Валерии.

— Шутишь! — Она была потрясена.

— Их ровно сорок. Так что мой вам совет: если хотите понять Гальбу, посмотрите на эти кольца.

Обычный для страны кельтов пейзаж — причудливо извивающиеся змейки тропинок и волнистые поля, — издалека смахивающий на диковинный гобелен, был настолько красив сам по себе, что налет цивилизации с ее неизбежными городами и прямыми дорогами мог только его испортить. Все вокруг утопало в свежей зелени. Пастбища, выгоны и поля чередовались с небольшими фруктовыми садами и огородами, которые сменялись зарослями молодых березок и ольхи. Склоны и вершины холмов, овраги и ущелья заросли лесом. За каменными стенами, которые они проезжали, мелькали хижины кельтов, лепившиеся друг к другу, словно пчелиные соты, овальные или прямоугольные каменные стойла для скота, из-за которых обычно выглядывали два или три круглых домика под высокими соломенными крышами. Здесь жили почтенные патриархи и матроны, их многочисленные дети и внуки, дяди, тетки, кузены, вдовы и совсем еще юные девушки, и рядом с ними ютились козы, свиньи, молочные коровы, собаки, куры, гуси и, конечно, неизбежные крысы — и весь этот суматошный мирок окутывало зловоние гниющей соломы и нечистот, к которому примешивался аромат цветов. Серые и зеленые пятна, составлявшие весь их мир, служили фоном для ярких флагов, торчавших над дверью каждого дома, и кусков ткани на крышах, весело полоскавшихся на свежем утреннем ветерке. Порой сами бритты в подражание завоевателям стремились как можно ярче украсить свои жилища — возможно, для того, чтобы унылая мрачность их собственной земли не так бросалась в глаза. Даже издалека они напоминали Валерии стайку разноцветных бабочек, присевших немного отдохнуть на зеленом лугу, и эти красные, желтые и голубые искорки заставляли ее сердце биться чаще.

Однако поселения свободных крестьян занимали всего лишь часть земли. И очень небольшую на самом деле часть. Были ли тому виной непролазная нищета, долги, болезни, бесконечные набеги или же лень и нежелание работать на покоривших их римлян, неизвестно. Как бы там ни было, но большая часть бриттов успела уже попасть в полную зависимость к крупным землевладельцам, тем самым увеличив количество рабов и оброчных крестьян. В каждом поместье, где стояли виллы римлян, число их обычно превышало сотню. Результатом всего этого стал архипелаг шедевров итальянской архитектуры, захлебнувшийся в бурном море кельтского примитивизма, — так изящно выразился Клодий.

— Меня больше всего удивляет, что, несмотря на все преимущества, которые имеет римский образ жизни, никто, по-видимому, не стремится следовать ему, — возмущался он, пока они ехали вперед. — Просто уму непостижимо! Жить бок о бок с цивилизованными людьми и даже не пытаться хоть что-то у них перенять! Никакого стремления к усовершенствованию!

С таким же успехом Клодий мог бы адресовать свое возмущение лошади, поскольку солдаты не обращали на него ни малейшего внимания. Зато Валерии было скучно, и она опрометчиво позволила ему втянуть себя в разговор.

— К какому усовершенствованию, дорогой Клодий? И как, по-твоему, какой-нибудь бедняга может к этому стремиться? Позволить, что бы и его собственное хозяйство перешло к кому-то из римлян?

— Нет, просто воспользоваться более современными удобствами. Для крыши использовать, например, черепицу вместо соломы. Сделать стеклянные окна. Обзавестись печами или жаровнями.

— А заодно и кучей рабов, от которых одна головная боль. Залезть по уши в долги. Платить бесконечные налоги. А в придачу получить бессонные ночи и полные тяжкого труда дни.

— Наверное, ты пытаешься представить себе жизнь нашего гостеприимного хозяина, Валерия. Уверяю тебя, ты будешь просто счастлива, когда мы попадем туда и ты сможешь насладиться привычными удобствами.

— Не сомневаюсь. Но на твоем месте я не стала бы заранее строго судить его соседей-бриттов, по крайней мере, пока мне не представится случай узнать их получше, познакомиться с кем-то из них поближе, собственными глазами увидеть, как они живут, и понять почему.

Он презрительно фыркнул:

— Все, что ты увидишь, — это грязь и стаи навозных мух!

— Ну, по-моему, лучше разок увидеть, чем презрительно фыркать, когда еще ничего толком не видел!

Клодий захохотал:

— Ты редкая женщина, Валерия! В твоей хорошенькой головке, оказывается, есть мозги!

— Ты тоже редкий человек, раз имеешь мужество это признать, — вернула она ему комплимент. Судя по выражению лица, Клодий почувствовал себя польщенным. Что ж, надо отдать ему должное — Клодий хотя бы обращал на нее внимание. В отличие от других мужчин — остальные предпочитали держаться от нее на почтительном расстоянии, они были неизменно вежливы, но не допускали ни малейшей фамильярности. Словом, она находилась под надежной защитой… и в то же время в своего рода почетной изоляции.

То же самое можно было сказать и о Клодии. Солдаты все как один игнорировали его, видя в нем лишь аристократа, сосланного в их полк на весьма непродолжительное время, и при этом ясно давая понять, что авторитет свой ему еще предстоит заслужить. Юный римлянин, не в силах забыть о собственном высоком происхождении, считал их грубыми мужланами, а солдаты платили ему той же монетой, ничуть не скрывая, что в их глазах он не более чем самодовольный павлин. Приуныв и соскучившись, гордый Клодий снизошел до того, что даже попытался свести дружбу с Кассием, невзирая на его темную и опасную репутацию.

Однако тот оказался достаточно умен, чтобы раскусить его заигрывания.

— Не нужно льстить мне, трибун. Когда-то я был гладиатором, и теперь они презирают меня за это. Сражения на арене цирка не покроют тебя славой — только лишь кровью да песком. А если уж очень повезет и ты останешься в живых, то станешь рабом. Вот так и случилось со мной.