Фредерик Марриет - Канадские поселенцы

Пахотной земли теперь было всего 12 акров, и Мартын, Генри и Альфред торопились засеять ее. Как только покончили с посевом, принялись огораживать засеянные поля из опасения потравы. Луговые участки, как и заливные луга по берегу озера, оставили на сено, а скотину стали выгонять в лес; но чтобы охранить луга от потравы, приходилось обнести и их изгородью, а это было дело нелегкое, требовавшее немало времени.

— А если хозяин думает завести овец, — сказал Мартын, — то нам надо заблаговременно озаботиться постройкой хорошей овчарни в ограде; ведь волки особенно лакомы до овец.

— Теперь у нас и коров, и телят, и овец, и свиней будет много; через несколько лет мы будем богатыми фермерами, — заметил Альфред, причем невольно вздохнул, вспомнив о капитане Лемлее и своей морской службе.

Вечером пришел Малачи и его просили опять рассказывать о бобрах.

— Построив запруду на реке, бобры принимаются строить свои жилища под водой. Прежде всего они укрепляют в земле шесть столбов, затем уже возводят свое здание. Здание это трехэтажное на случай изменения уровня воды, чтобы, если вода подойдет высоко, они все-таки могли располагать сухим помещением, в котором можно расположиться. В этих домах каждый бобр имеет свою отдельную келью; сооружают они эти здания из плотно сбитой глины, земли и толстых, крепких сучьев, переплетенных водяными травами и водорослями.

— А чем бобры питаются? — спросил Персиваль.

— Корою осины или крушины, которую они запасают на зиму в громадном количестве.

— А как вы ловите бобров? — спросила Эмми.

— Есть несколько способов, мисс. Индейцы иногда проламывают их плотину и спускают воду, и тогда убивают их, оставляя в живых только с дюжину самок да с полдюжины самцов, чтобы они могли расплодиться; пробитую запруду заделывают снова и уходят, оставив уцелевших в покое. Есть еще и другой способ. Когда их пруд крепко замерзнет, то индейцы прорубают в нем прорубь и затем прокалывают сверху постройку бобров; тогда последние, спасаясь, кидаются в воду, но так как им необходимо выйти, чтобы набраться воздуха, то они спешат к прорубям, и здесь подстерегающие их индейцы вылавливают их сетями. Кроме того, их еще ловят в капканы на приманку, но это редко удается.

Есть еще и другой сорт бобров, кроме речных бобров, так называемый земляной бобр, которого гораздо легче ловить. Они роют себе норы в земле, как кролики. Индейцы утверждают, что это бобры-лентяи, которых изгнали из своего общества настоящие бобры.

— Но скажите, — проговорил Кемпбель — что вы делаете, когда отправляетесь зимой охотиться на бобров?

— Мы специально на одних бобров никогда не охотимся, а вообще на всякого зверя. Мы отправляемся к рекам и запрудам, устроенным бобрами, и расставляем поблизости капканы и ловушки для бобров, выдр, куниц, сурков, диких кошек и лисиц, затем каждый день осматриваем, не попалось ли что. Что годится на пищу, то прирезываем и едим, а что в пищу не годится, кидаем в лес, а шкуры снимаем и весной несем домой.

— А мясо бобра годится в пищу? — спросила миссис Кемпбель.

— Да, оно даже довольно вкусно.

— Итак, вы живете в лесу целую зиму и никогда не видите никакой другой пищи, кроме мяса, и людей не видите по целым месяцам? Как это, должно быть, ужасно!

— Вам, сударыня, это кажется ужасно, но мы, охотники, любим эту жизнь; любим оставаться одни со своими мыслями. Подумайте только, сколько нас, охотников, из года в год проводят зиму на охоте! Продав свои шкуры, ни один не откладывает денег, чтобы обеспечить себе возможность иной жизни, потому что каждый охотник любит свою жизнь.

— Но разве не лучше, если бы вы могли купить себе на сбережения маленькую ферму и жить на покое?

— Какой же это покой, сударыня? У фермера и хлопот, и забот, и потребностей в десять раз больше, чем у человека, у которого нет ничего.

— Но если у охотника есть жена и дети, так ведь и он заботится о них и старается обеспечить их существование, не правда ли? — спросил мистер Кемпбель.

— Да, тогда ему приходится много и усердно работать, но по-своему, для того, чтобы прокормить их. Потому-то охотник или траппер в очень редких случаях обзаводится семьей. На что им жена в лесу или на охоте? Жена это только лишняя обуза и лишняя забота!

— Ну, а летом что вы делаете, Малачи?

— Летом мы беремся за ружье и бьем красную дичь, птицу, кошек, рысей, белок, а не то идем охотиться за медом.

— Как за медом? — воскликнул Персиваль.

— А вот как! Пчелы живут в дуплах больших деревьев, их летки часто приделаны очень высоко, и такие маленькие, что их вовсе не заметно в коре. Так вот, мы ловим пчелу, когда она садится на цветок, затем выпускаем их; пчела летит прямо в свой улей, а мы следим за ее полетом, пока только можем уследить, и бежим за ней; когда мы теряем ее из вида, то ждем другую пчелу, и опять выпускаем, и так до самого улья; когда мы увидим, у какого дерева пчелы собираются, то дерево валим и достаем мед!

— Как остроумно! — воскликнул Персиваль.

— Некоторые трапперы, поймав пчелу, дают ей сахар, смоченный спиртом; пчела от этого хмелеет, и полет ее замедляется, и потому проследить за ней легче, так что человек может, почти не отставая, бежать за ней, — сказал Мартын.

— О, это положительно превосходно! — восхищался мальчик. — Ну, а медведей вы как бьете?

— Из ружья, конечно. Всего легче их бить, когда они не вылезли еще из дупла, где живут. Мы постукиваем обухом топора ствол дуплистого дерева, и медведь высовывает голову, чтобы посмотреть, кто его беспокоит; в этот самый момент в него стреляют. Но здесь медведи не свирепы, кроме только тех случаев, когда их разозлят, — сказал Мартын, — и так как нам, вероятно, придется познакомиться с ними осенью, то лучше знать, как к ним относиться.

— А почему вы думаете, Мартын, что нам придется с ними познакомиться? — спросила Эмми.

— Потому что они большие любители маиса, а у нас там, за ручьем, посеян теперь маис.

— Ну, если они явятся, то я возьмусь за свое ружье.

— Остерегайтесь стрелять, если вы не можете поручиться, что убьете его наповал: раненый, он становится страшно опасным.

— А вы были когда-нибудь в объятиях медведя? — продолжала Эмми.

— Не то, что был в его объятиях, но у него на голове и чуть было не у него в лапах, да!

— Ах, расскажите нам, пожалуйста! — закричали все в один голос.

— Это было так. Еще мальчиком я обследовал дуплистое дерево, где, как я был уверен, сидел медведь; но он не показывался, и я вскарабкался на дерево, чтобы заглянуть в дупло сверху, но в тот момент, когда я встал коленами на край дупла, край этот обломился, и я полетел прямо в дупло, к счастью, не головой вниз, а ногами, и вместе с целой тучей пыли очутился на голове лежавшего на дне дупла медведя. Мое падение настолько ошеломило медведя, что тот некоторое время оставался неподвижен, так что я успел прийти в себя и сообразить, как бы мне выбраться из дупла. Опершись спиной об одну стенку ствола, а коленями в другую, я, наконец, добрался до верхушки дупла и сел верхом, чтобы перевести дух. В этот момент я увидел голову медведя на расстоянии всего одного фута от меня. Я разом кинулся на землю с высоты двадцати футов. К счастью, я не поломал себе костей, хотя и пролежал несколько минут на земле без движения. Но глухой рев медведя заставил меня очнуться; я поднял голову и увидел, что он спускается к стволу и висит надо мной. Мгновенно вскочив на ноги, схватил я ружье и выстрелил ему прямо в ухо в тот момент, когда он уже коснулся лапой земли.