Михаил Строганов - Камни Господни

Выслушав Строганова, старец прекратил ломать ворота, отбросив полено прочь:

— Прав ты, Григорий Аникиевич. Не пристало обличать мне, во грехе погрязшему, да в беззаконии исчахшему. Посему сегодня же ухожу из Орла-городка. Но ты запомни слова мои: дело в слепоте своей замыслили. А если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму.

Глава 15. Сеча

На Феодора Тирона охотники собрались до рассвета. Выстроив стрелков во дворе, Григорий Аникиевич лично проводил осмотр каждого: остро ли наточен нож, ладно ли подогнано снаряжение, достаточно ли припасено пороха и пуль.

— А ну, попрыгай: слышь, брякает! Затяни ремень, чтоб стало тише могилы!

Подойдя к стоящему среди охотников Васильке, Строганов всплеснул руками:

— Мать честная, кошка лесная, тебя-то сюда каким лядом занесло?

— Казак будет со мной в паре, — спокойно сказал Карий. — Затем сюда и пришел, пусть отрабатывает хлеб.

Строганов удивленно покачал головой:

— Будь по-твоему. Только малый не в себе, как бы через него всему делу худо не вышло.

Опираясь на обмотанный тряпицами костыль, на проводы вышел Савва. Тяжело подойдя к Даниле, шепнул:

— Спасибо тебе за Васильку. Жаль, не могу с вами…

— За что благодаришь? Не гулять пошли, а жизни разменивать со зверем лютым, — Карий посмотрел на послушника. — Мужики того не ведают, что половина домой не вернется.

— Что Григорий Аникиевич? Тоже с вами?

— С нами. Говорил, что надо остаться. Да только он слышать то хочет, о чем сам думает.

Осмотрев стрелков, Строганов довольно хлопнул в ладоши:

— Сейчас поедем на санях, затем за версту до капища встанем на лыжи и обложим стаю. Пахомка разведал, все уж нас заждались, замолившись своему истукану. Как выйдем на огневой рубеж, то стрелять будем парою по очереди: один палит, другой прицел держит. Все ясно. И смотрите, чтобы не вышло, как у девушки Гагулы.

— А что у ей вышло? — вытаращил глаза Васильке

— Не знаешь? — Строганов подошел к казаку и заглянул в его мутные глаза. — Девушка Гагула села прясть, да и заснула!

Среди стрелков послышался легкий смех.

— Вот беда, — вздохнул Василько. — И не подсобишь ничем ее горю.

Григорий Аникиевич отошел от казака и махнул рукой ожидавшим возницам:

— Ну, братцы, с Богом!

Стрелки быстро расселись по саням, укутавшись в разложенные на них тулупы, с удовольствием сжимая в руках выданные с оружейни новенькие пищали с сошками. Тяжелые городские врата пронзительно заскрипели и, осыпая проезжавших мелкой серебряной пылью, отворили взгляду раскинувшийся снежный саван, казавшийся в еще не ушедшей ночи бесконечным.

Когда Орел-городок потонул в предрассветной тьме, Пахомий потянул Карего за рукав:

— Дядька Данила, дядька Данила, слышь, чего скажу.

Карий наклонился, посмотрел на воспаленные, и, казалось, заплаканные глаза мальчика.

— Дядька Данила, мне сегодня тятенька снился. Представляешь, идет по заснеженному лесу и милостыню у деревьев выпрашивает. У самого босые ноженьки-то отморожены, опухли и почернели пуще коры, — утираясь рукавом, Пахомка смахнул набежавшие слезы. — Вопрошаю его, почто, тятенька, ты подаяние у деревьев спрашиваешь, они же бессловесны и неразумны. А он мне отвечает: «Нет, Пахомушка, Господь наш на дереве смерть принял, оттого они теперь ближе всего стоят ко Спасителю»…

— Никак леса боишься, Пахомий?

— Страсть, как боюсь, дядька Данила. И пуще волков страшуся греха. Гадаю, не напрасно ли волчье капище затеял? Только батюшка учил, нельзя запросто волков бить, что надобно прежде загнать их души в истукана. Иначе разбегутся их души по белу свету, в людей войдут, и станет человек хуже зверя.

Карий скинул рукавицу и потрепал парнишку по густым волосам:

— Не бойся, сынок, одолеем. Об одном попрошу, что бы ни случилось, будь рядом со мной. Ты понял?

Пахомка с благодарностью поглядел Карему в глаза:

— Понял.

— Спешимся вон за той пролысиной, — Строганов кивнул застрельщику Илейке, указывая взглядом на редко поросший чахлыми деревцами крутой перекат. — Зарядим пищали, встанем на лыжи и пойдем супротив ветра серячков пулями крестить.

Илейка в ответ что-то пошамкал губами, вот только что, Строганов не расслышал.

— Вот и дивно, — прошептал Григорий Аникиевич и спешно перекрестился.

Сани гуськом съехали с переката, неуклюже сгрудившись в большой снежной выбоине.

— И откудова ей здесь объявиться, — Строганов сполз с саней, потирая ушибленный лоб. — Камень на камне, ухаб на ухабе!

— Волки! Братцы, волки! — кто-то закричал во весь голос, потом завопил от резкой, пронзительной, мертвящей боли.

— Пали, ядрена палка! Дай залпу! — Но выстрелов не было, еще стрелки не успели зарядить своего оружия.

Словно в полусне Григорий Аникиевич наблюдал, как в предрассветном сумраке носятся серые тени, как неуклюже машут топорами растерявшиеся стрелки и дико хрипят сгрудившиеся кони.

Наконец вспыхнули факелы, громыхнули пищали. Возле саней лежал растерзанный Игнашка Пыхов и мертвый, с распоротым брюхом, волк.

— Что же творится? — Строганов метнулся к Пахомке, хватая паренька за грудки. — Они же на нас засаду затеяли!

— Оставь мальчишку! — Карий подошел к Строганову и, схватив за руку, потащил к обочине. — Смотри.

В снегу валялись обломки деревянной лопаты, какой дворники расчищают снег.

— Измена! — вспыхнул Строганов. — Да я…

Подбежавший стрелок, спутавшись в темноте, толкнул Данилу в плечо:

— Аникиевич, глянь… Вороненку пах порвали, кровища хлещет…

Смертельно раненый конь еле держался на ногах и, уткнувшись мордой в расстегнутый полушубок Илейки, жалобно всхлипывал. Обняв Вороненка за шею, застрельщик гладил его дрожащими пальцами.

— Что же теперь делать? — Строганов утерся снегом. — Назад поворотить?

— Вернешься теперь, следом за тобой придут вогулы. — Карий подал Григорию Аникиевичу пищаль. — Слабых не боятся, их убивают.

— Будя лясы точить, — злобно буркнул Василько. — Айда к идолу, пора и нам их кровью напиться!

Строганов с удивлением посмотрел на казака, но от прежнего безумия в лице Васильки уже не осталось и следа.

— Эй, Пахомка, подь сюда! — Василько подозвал дрожащего мальчика и сунул ему в руки горящий факел. — Твори волчий заговор! Да так, чтобы от капища ни единая душа уйти не смогла!

Мальчик взял факел и, рисуя в темном воздухе пламенные знаки, стал нараспев твердить: «Земной пророк, лесной Царек, идол волков, обви и покажи рабу Божию Пахомию своих волков. Замкну и заключу лютаго зверя, окружу же остров три раза и вдоль, и поперек, не уйдет наш волк. Утверди и укрепи, земной пророк, лесной Царек, идол волков, замки и заключи ключи. От девяти волков завязаны девять ногтев в девяносто девять узлов».