Степкина правда - Николай Константинович Чаусов

один маршрут: по железной дороге доехать до станции Слюдянка, а там пробраться на какой-нибудь пароход или рыбацкое судно — и на Ольхон.

— Тут короче раза в два, но опасней. На станции поймать могут…

Пацаны заспорили, а потом остановились на старом маршруте: дальше, но там нас не будут искать. Степка поставил вопрос на голосование — и мы все проголосовали за первый.

— А теперь спать! — приказал он.

Обозы, обозы…

На рассвете меня растолкали:

— Вставай, соня!

Я вскочил — и снова нырнул под тулуп. Утренняя прохлада показалась мне ледяной. Как тяжело расставаться с теплом, да еще в такую рань! А пацаны уже плескались водой, вместо мыла натирая руки содой. Пришлось плескаться и мне.

Наскоро закусив сухарями, мы с двумя узлами, трепаными стеженками[16] и Степкиной отцовской шинелью покинули кладовую. Заря полыхала, обещая ветреный день, а в обозном транзите уже вовсю кипела работа, щелкали бичи, и ржали кони. Степка взял у нас вещи и вместе с Сашей пошел разыскивать дядю Васю, приказав нам дожидаться здесь, под навесом. Отсюда хорошо была видна транзитная площадь с деревянными пакгаузами-складами, коновязями, кузницей и стойками для подковки лошадей. Грузчики в широченных штанах-шароварах бросали на широкие парные телеги кули, ящики и тюки, а возчики накрывали их брезентами и обвязывали веревкой.

Степка вернулся один.

— Порядок! — шепнул он. — Теперь айда и ты, Андрей, — сказал он «обознику». — А вы тут ждите.

И снова ожидание. И опять вернулся один:

— Пошли все! Скорей!

Мы с Колей Синицей и еще с одним «обозником» побежали за ним, пересекли двор и остановились у самых ворот, у нагруженной огромными тюками телеги.

— Лезь! — скомандовал мне Степка.

— Куда?

— Под клажу[17], куда же еще! Быстро!

Я выбрал побольше щель между тюками и кое-как втиснулся в нее головой до пояса. Дальше мешал мешок. Степка вытащил меня за ноги.

— Чудо ты! Рачком залазь, а то задохнешься! Ну!

Теперь торчали наружу голова и руки, которые некуда было ни деть, ни спрятать. Но Степка уже натянул на меня край брезента и прошептал:

— Лежи, покуда не скажу, понял? После, когда на тракт выедем, пересядешь.

— Ладно, — невесело протянул я в ответ и замер.

Однако лежать пришлось долго, а проклятая телега все еще не трогалась с места. Заныла спина. А сколько еще так, рачком, придется трястись до тракта? Хоть бы уж скорей возчики пришли… Прямо мне в лицо кто-то оглушительно фыркнул. Я чуточку приподнял брезент и в двух вершках от своего носа увидал черную лошадиную морду. Вот так соседство! Это к моей телеге подошла еще одна подвода, а я даже не слышал. Я поежился, изо всех сил раздал в стороны тугие и мягкие, как вата, тюки и постарался втянуть в щель голову. Заныла нога…

Но вот защелкал бич, прозвучал мужской грубый окрик, и телега дернулась, затарахтела по булыжной мостовой, вытряхивая из меня душу. Степке бы такую езду? Небось, сидят с Сашей на возу да посмеиваются!

Вот и мост через Ушаковку. И опять тряска, дробная, мучительная, без передышки: начался подъем в Знаменской. Лошадиная морда отстала, натуженно замоталась, гремя уздой. Сейчас будем проезжать мимо нашего дома. Хоть бы глазком взглянуть, хоть бы кого-нибудь из своих увидеть! Но все, наверное, еще спят. Разве одна баба Октя…

— Ну как? Терпишь? — раздался над моей головой Степкин голос. Он шел рядом с телегой, волоча по земле длинный ременный кнут.

— Те-ер-плю-у… — вытряс я из себя.

— Ну и ладно. Потерпи еще, а как Знаменское проедем, там у Пороховой горы роздых будет.

Легко сказать — до Пороховой! Это же версты три, не меньше!

— Ра-ань-ше-е бы-ы…

— Нельзя раньше, заметят.

— А по-о-то-ом ка-ак?..

— Потом видно будет. А ты до тыщи считай. Я завсегда считаю, когда ждать долго. — И ушел.

Сам бы считал до тыщи, черт рыжий! А тут еще конь опять мордой тычет, того гляди, нос свернет… Ух, как болит нога! Я отвернулся, выглянул из-под брезента и увидал знакомые ворота и наш дом с еще закрытыми ставнями. Из калитки выскочил Стриж, повертел головой, запустил в нашу сторону камнем и смылся.

Небольшие подъемы и спуски следовали один за другим. Лошадиная морда то отставала, то вновь приближалась ко мне, фыркала, обдавая мое лицо желтой пеной. Ног я уже не чувствовал: они затекли и онемели, стали как деревяшки. В животе кололо, урчало, ныло, и я молил бога, чтобы только выдержать до Пороховой. Лишь досчитывая четвертую тысячу, я наконец услыхал долгожданное:

— Тпру! Стой! Закурива-ай!..

И разом прекратилось все: и тряска, и скрипы колес, и щелканье кнутов, а по всему телу разлилась приятная ноющая истома.

— Вылазь! Живо! — прошипел подоспевший ко мне Степка и сам помог мне выбраться.

Возчики собрались в голове обоза, у скрытого за кустами ручья, задымили цыгарками. А еще дальше начинался крутой извилистый подъем на Пороховую.

Мы сошли с тракта, кустарником пробрались к ручью, подальше от возчиков, и уселись за первый дорожный завтрак. Степка разломил на шесть равных частей черствую краюху, разделил на всех большую луковицу, и мы зажевали, черпая из ручья железными кружками прозрачную воду.

— Все в порядке, — сообщил Степка. — Андрея дядя Вася тоже взял. Теперь вас бы. — Он тщательно осмотрел мою курточку, ботинки и недовольно добавил: — Не годятся. Сразу видать, что не бедный. Ты с Сашей пальтом поменяйся, конспиративней будет.

— Это как?

— Тайно, значит. Скидай пальто, быстро!

Я втиснулся в Сашино сплошь залатанное пальтишко и напялил его драный картуз.

— Ну вот, теперь ладно, — заключил Степка. — На Пороховую выедем — там объявитесь.

Над трактом захлопали бичи, загикали возчики. Ветерок подхватил из-под копыт серую пыль, закружил над растянувшимся по горе обозом. Над верхушками хвойных сопок всходило солнце. Сейчас дома уже все встали и, конечно, ищут меня по всем дворам и квартирам…

Обочинами, опередив обоз, мы поднялись на Пороховую и уселись на траве, над обрывом.

— Глянь, что это? — вскричал Саша, показывая вниз, на тракт, по которому вслед за телегами шла цугом целая шестерка коней[18], впряженных… в автомобиль!

Я и раньше видел такие автомобили. Они были с брезентовыми крышами, с колесами, как у тарантасов, и в толстых резиновых шинах, а впереди висели два газовых фонаря.

Автомобиль выбрался на гору, кучер распряг лошадей, сел на одну из них верхом и угнал всю шестерку обратно. А шофер долго крутил какую-то рукоятку и ругался. Но вот затрещал мотор, шофер сел на свое место, и автомобиль покатился