Рафаил Зотов - Рассказы о походах 1812-го и 1813-го годов, прапорщика санктпетербургского ополчения

После ежедневных канонад, пожаров и взаимных нападений заложена наконец 1-я параллель против Иезуитен-шанца. Тут начался для нас новый род службы. Это были траншейные караулы. Надобно отдать справедливость, что этот род был довольно неприятный. Сидеть целые сутки в яме, быть поминутно осыпаемому проклятым картофелем (так прозвали мы картечи), по ночам наблюдать за падающими звездочками (так назывались бомбы), — и ложиться пред ними плашмя на землю, (это верное спасение при разрыве бомбы, бьющей вверх широким конусом) — и все это время но обыкновению голодать: — вот все траншейные удовольствия!

Любопытно было при этом видеть, как привычка делает неустрашимым. Молодые Прусские маркитантки ежедневно во всю осаду являлись в наш лагерь с булками, водкою, вишнями и пряниками. Со времени открытия траншеи, мы ежедневно подвигались вперед и опасности увеличивались — но они с тою же точностью и постоянством приходили к нам каждое утро, приседали немножко, при свисте летящих ядер, шутили при посыпании чугунного картофеля, с веселостью рассказывали нам свои новости и не прежде оставляли нас, как весь их запас бывал разобран. — Деревенские мальчишки также часто забавляли нас своею смелостью. — Чтоб неприятельские ядра не пропадали даром, их вырывали из земли и смотря по калибру, раздавали по батареям для обратной пересылки по адресу. За каждое вырытое ядро платилось по дитке (около 7-ми копеек), — и этою работою обыкновенно занимались мальчишки из окрестных деревень. Надо было видеть, с каким нетерпением стояли они под выстрелами и ждали ядер. Лишь только вроется в землю, они тотчас бросались к нему и вырывали его. Напрасно мы кричали им, чтоб подождали немного, потому что часто летали и начиненные ядра, которые разрывало и черепками убивало, — но это никогда не останавливало мальчишек. Им поскорее хотелось заработать дитку и накупить себе пряников.

24-то Октября Французы попытались сделать нечаянное нападение на Нерунг, где им так посчастливилось 15-го Апреля. С тех самых пор тамошний отряд ни разу не был обеспокоен неприятелем. Не мудрено, что бездействие родило беспечность. И действительно они так искусно подкрались, что застали Командующего отрядом в глубоком сне, едва успевшего спастись. Но на этот раз они не только не нашли никакого провианта, но подоспевшим резервом были чрез полчаса прогнаны с уроном.

По этому ли случаю, или по другим распоряжениям, нашей Дружине велено было отправиться на Нерунг, для подкрепления тамошнего отряда. Обход был по-прежнему чрез го-д Диршау — и мы употребили на это четыре дня по жесточайшей грязи. Когда же пришли туда и пробыли трое суток, то ужасная скука овладела нами. После жизни самой деятельной и наполненной ежеминутными опасностями, вдруг перешли мы в совершенную бездейственность. — Тоска, да и только. — Надобно было искать рассеяния. С начальником 1-й роты вздумали мы отпроситься в город Эльбинг, лежащий около 60-ти верст от Данцига. Предлогом отпуска был размен ротных денег. — Полковник пустил нас на 5 ть дней.

По непроходимой грязи ехали мы туда трое суток, — и по этому уже расчету не могли воротиться к сроку отпуска, а как ответственность за просрочку одинакова, то мы и вздумали подолее пожить. — Да и можно ль было иначе? Прелестнейший город, отличное общество, чудесный везде прием, у нас много денег, молодости и охоты влюбиться…. День за день, веселость за веселостью. Удовольствие за удовольствием — и мы прожили три недели. — Товарищ мой влюблен был в дочь одного городового Советника. Это было ему и под стать. Он был из весьма хорошей Фамилии, значительного чина (в 20-ть лет Коллежской Асессор), отличной образованности, прекрасный фортепьянист, наилучшей и благороднейшей души человек и очень хорош собою. Мудрено ли ему было понравиться и Немкам и Немцам? — Его везде на руках носили, — а за ним и я был приглашаем. При нем все мои дарования исчезли, — но я этому не завидовал. Я был занят очень скромным волокитством. Я страстно влюбился в дочь хозяина нашего Английского трактира и с ума сходил по ней. Один из ежедневных тамошних посетителей, купец, сделался моим другом и поверенным. Казалось он от души старался помогать нам, — но Тереза, уступая силе моей любви, хотела законного брака — и это держало в узде порывы моего романтизма. Я однако же всякий день более и более воспламенялся, потому что короткость обхождения сильно жгла молодую кровь. Поверенный мой с Немецким радушием хлопотал за меня, я ему давал поручение за поручением… вдруг я узнал, что он сам влюблен в Терезу — и уже однажды предлагал ей свою руку, — но получил отказ. — Это меня взорвало. С бешенством бросился я к нему, сказал ему о том, что узнал — и получил от него очень равнодушное признание, что все это точно правда. — За что ж вы сердитесь, прибавил он? Да может быть еще десять человек влюблены в Терезу, — но разве это мешает вам быть предпочтенным ею? Если вы на ней женитесь, то она конечно будет счастлива, — и я любя ее, буду очень рад. Обольстить же ее вы верно не захотите…. Я тотчас же смягчился и помирился. Самоотвержение его меня трогало. Я решился также пожертвовать собою и поручил ему объявить ей и отцу, что я действительно намерен на ней жениться. Он немедленно выполнил мою комиссию. Тереза была в восторге, отец изумился, — но надеялся однако изумить и меня. Он велел сказать мне, что как ни велика честь, делаемая его дочери, но что он дает за нею 20 т. талеров, а это-де то же чего-нибудь да стоит, Впрочем и он, и Тереза изъявили совершенное свое согласие. Я был счастлив, полетел к ним, обнимал всех и с той минуты пользовался всеми правами жениха.

Надобно однако было открыть все товарищу. Его я больше всего боялся. Кое-как намекнул я ему о моей любви — и это его отнюдь не удивило, но когда я скрепясь сказал, что готов даже жениться на Терезе, — то он представя мне все безрассудство подобного поступка, прекратил все рассуждения тем, чтоб после завтра отправляется под Данциг, потому что в городе известно стало о капитуляции, заключенной Раппом, — и следственно нам надо было торопиться ехать к церемониальному шествию. Я ожидал этого, но как вместе с тем знал, что свадьба моя не теперь же может быть сыграна, то и замолчал, уверенный внутренне, что все-таки поставлю на своем. На другое утро объявил я Терезе, что еду завтра под Данциг, с тем чтоб устроить свои дела и возвратиться к ней как можно поскорее. Она поплакала, я расцеловал ее, успокоил— и проведя с нею один из приятнейших дней моей жизни, уехал на другое утро.

В грустном расположении духа ехали мы оба с товарищем. И он, покидал любимейшее свое существо, и он был любим, — но и ему для успеха не было другой перспективы, кроме холодного Гименея. Он имел довольно силы, чтоб оторваться от этой развязки. — В 1 1/2- милях от Эльбинга была обыкновенная переправа чрез Вислу (или рукав ее: Ногат), подъехав к ней, вдруг объявляют нам, что сильный лед, шедший по реке, прекратил всякое сношение и, что мы не прежде 2-х недель теперь попадем на ту сторону. — Что было делать против судьбы? Внутренне оба радуясь, воротились мы в Эльбинг, явились к Коменданту, — и как ему известно уже было о прекращении сообщений, то он дал нам новые квартирные билеты, — и мы вдруг неожиданно опять явились к нашим тоскующим красавицам. Быстро пролетели эти две недели, — и не смотря на все удовольствия наши, нам было очень досадно, что под Данцигом все без нас кончилось. Эльбингские газеты уже известили нас о неутверждении ГОСУДАРЕМ ИМПЕРАТОРОМ капитуляции, о приказании ЕГО предложить гарнизону, или сдаться военнопленными, или продолжать Защищаться, о согласии его на исполнение воли ГОСУДАРЯ, о церемониале сдачи крепости, выхода войск и празднествах в Данциге в честь Русских, — все это случилось без нас! — Мы ежедневно справлялись о переправе и при первой возможности полетели туда.