Эзотерика в истории, культуре и искусстве - Массимо Чентини

повлияла Каббала, были неразрывны с поэзией и эстетикой символизма.

ГАБРИЭЛЕ Д’АННУНЦИО И АЛХИМИЯ СЛОВА

«Трансмутация слов – это произведение алхимии»: было бы достаточно этого заявления Габриэле Д’Аннунцио (1863–1938), чтобы начать искать следы эзотерической культуры в его обширном литературном наследии. Ореол тайны характерен для многих поэтов-декадентов и символистов, живших в конце XIX – начале XX века. Д’Аннунцио, однако, не раз открыто показывал свою приверженность герметической символике, оставляя в своих работах ясные подсказки. Например, в одном из стихотворений Д’Аннунцио, посвященных главному герою его романа «Наслаждение» Андреа Сперелли, есть весьма красноречивые строки:

«Она была идеальным гермафродитом,

Она была мыслью андрогинной…

<…> Я – сфинкс, я – химера,

И ты, кто мечтает здесь,

Твоя мечта – пленница в моих руках».

Сфинкс, химера, гермафродит и андрогины – символические персонажи, популярные в эзотерике и алхимии. Д’Аннунцио использует их с большим мастерством, сопоставляя внутри собственного литературного пути, который рассматривает как «трансмутацию слов». Ведь «наше бытие – магическое действо, не освещаемое светом разума, и тем оно богаче, чем более бывает от него удалено, разыгрываясь втайне, часто вопреки всем видимым законам»[38].

Творческую роль «Слова» можно увидеть в «Тайнах букв», что содержится в Зоаре («Книге сияния») – мифическом комментарии к Торе, в котором подчеркивается участие букв в сотворении мира. Однако когда слово представляет хаос по форме и значению, оно становится инструментом беспорядка: магическая формула, используемая ведьмами, – показательный пример. Возникает вопрос: природу разрушительной силы слова следует искать в трудности постижения смысла или в проблемах человека, который его произносит? Ведь одно и то же слово может быть хорошим или плохим в зависимости от того, кто говорит.

Семантическое пространство слова всегда обусловлено контекстом, а писатель или оратор добавляет к нему толику символической ценности, которая определяет его означаемое, не меняя означающее. В действительности же релятивизм смысла является истинным творцом эзотерики слова.

Таким образом, его символизм трансформируется в гипертекст, где не обойтись без вмешательства читателя, чтобы выявить те значения, которые не воспринимаются поверхностно. Показательным примером выступают книги по алхимии, в которых слова и рисунок соединяются в язык, полностью оторванный от канонических образцов и формул, подчеркивающий глубокий герметизм и снабженный множеством ключей для понимания.

«Возможно, визуальное слияние слова и изображения в логограммы и космограммы, ставшее специфической практикой, с помощью которой герметическое, магическое и алхимическое письмо создали язык более сложный, чем язык литературно-философской коммуникации или религиозного призыва, началось в эпоху книги и печати с фронтисписом Philosophia Pauperum (“Философия бедняков”. – Прим. перев.) Альберта Великого» [23].

Исследования иконологии института Варбурга и исследования архетипов, проводимые на основе трудов по алхимии К. Г. Юнга и его последователей, предложили более проблематичные и более рациональные прочтения эзотерического текста. Необходимо иметь в виду, что символическое послание слова может выражаться и вне эзотерического текста, подобного текстам трудов по алхимии. Действительно, некоторые известные писатели позволили отсылкам к культуре герметизма исчезнуть из своих работ: одни – через четко сформулированную организацию содержания своих сочинений, которая выражается в грандиозных произведениях, таких как «Божественная комедия» Данте Алигьери (1265–1321), другие – с небольшими, но глубокими намеками на то, что смогут понять лишь немногие специалисты.

Мир сказок и легенд

Пещера особенно важна для эзотериков, поскольку она представляет мистическую среду, тесно связанную с сакральным. От подземных храмов, посвященных индоиранскому богу Митре, до пещеры в Вифлееме, эти темные и закрытые пространства часто ассоциируются с материнским чревом и считаются местами рождения и возрождения. Сложная символика пещеры связана с легендой о семи спящих, рассказанной Григорием Турским. Во времена императора Деция (III в.) жили семеро молодых людей – Максимиан, Малх, Мартиниан, Константин, Дионисий, Иоанн и Серапион; все они происходили из знатных семей, но исповедовали христианство. Узнав о том, император пришел в гнев и велел изгнать их из дворца, пока они не раскаются за оскорбление богов. Тогда юноши удалились в небольшую пещеру. Затем император, поняв, что они продолжают молиться христианскому богу, велел заложить вход в пещеру камнями, чтобы уморить их. Однако бог внял мольбам юношей и погрузил всех семерых в сон; так они провели два столетия. Очнувшись, они поведали об этом чуде людям и самому императору Феодосию (V в.), а затем, велев оставить их тела в пещере, уснули навсегда.

Последнее пристанище семерых служило объектом поклонения в течение многих веков: сюда приходили больные и страждущие, чтобы попросить о чуде. Такова агиографическая традиция. Эзотерическая экзегеза пошла дальше религиозной роли легенды, предполагая связь между семью спящими и семью гномами Белоснежки. Подобный вывод происходит из того, что элементы сказки такого типа можно отыскать в различных культурах всего мира. Предания о волшебном сне встречаются и в Европе, и в Азии, и в остальных частях света. Некоторые исследователи предполагают, что этот сюжет корнями уходит еще в античную литературу.

Средневековая миниатюра, изображающая семь отроков – героев легенды, популярной в византийском и арабском мирах, а начиная с V века и в Западном

В истории о семерых спящих упоминается также место, где разворачивается легенда, – Эфес. Здесь Богородица провела последнюю часть своей земной жизни, и город этот был первой из семи (снова число семь) азиатских церквей, к которым обращается «Апокалипсис» Иоанна. В православной традиции Эфес считается очень древним местом поклонения Марии Магдалине: ее могила, по некоторым византийским источникам, находится близ «пещеры семи спящих». Семеро юношей как будто охраняют сон Марии Магдалины, спокойно легшей в свой гроб. Этот образ, по словам некоторых исследователей фольклора, мог вдохновить братьев Гримм. Теория эта, впрочем, не слишком убедительна.

Легенда о семи спящих была создана для подкрепления веры в воскресение тела, подорванную еретическими течениями. Связь ее со сказкой братьев Гримм можно обнаружить в «Истории лангобардов» Паоло Дьяконо. Он писал, что «гробница семи спящих» находилась в Германии; напомним, что даже Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832) посвятил стихотворение этой агиографической легенде. Сказка о Белоснежке может рассматриваться как европейская фабульная адаптация эсхатологической женщины, которая умирает и воскресает в Эфесе. Свободная эзотерическая интерпретация способна с помощью сложной артикуляции символов и использования сравнений поставить религию и сказку на один уровень. Почти как в игре…

Алхимический язык «Пиноккио»

Когда в 1881 году Карло Лоренцини (1826–1890), известный также как Коллоди, опубликовал первую часть «Приключений Пиноккио» в «Детской газете»,