Путеводитель по Средневековью: Мир глазами ученых, шпионов, купцов и паломников - Энтони Бейл

семьям Венеции: Бембо, Каналь, Корнер, Фосколо, Миани, Морозини, Венье. За городскими воротами, на холмах, покрытых оливами, старыми лозами винограда и многочисленными фруктовыми деревьями, виднелась россыпь хижин. Высокие кипарисы демонстрировали удивительную осанку. Вдали разворачивался горный пейзаж с лесами и спрятавшимися в них деревнями.

На первый взгляд Модон казался путешественнику превосходным местом. Здесь имелся немецкий постоялый двор, или funduq, посетители которого могли получить привычную им пищу (Конрад Грюнемберг обедал здесь в увитой виноградом беседке). В ориентированных под вкусы путешественников пекарнях изготавливали вкусные сухари, которые можно было взять в дорогу. На Оружейной площади шумел большой рынок, где люди с галей могли сами поставить свои прилавки и продать привезенные с собой товары, чтобы затем купить местные. Все можно было оплатить венецианскими дукатами и торнезелли (мелкими монетками, ходившими [только] в венецианских колониях). Здесь имелись даже прекрасные церкви и молельни – с мощами святого Афанасия, двумя пальцами Космы и Дамиана и телом святого по имени Лев.

Большинство путешественников прежде никогда о нем не слыхивали. Однако ж, как выяснялось, этот святой также был путешественником, усердным паломником и аскетом, родом то ли из Венеции, то ли из Калабрии (это зависит от того, кто рассказчик). Этот нищий бродяга, образцовый пилигрим, путешествовал босиком и из одежды носил лишь скромную рясу. Он умер по пути в Иерусалим или по возвращении оттуда (зависит от того, кто рассказчик), увидев вдали Модон или ступив на причал (опять же зависит от того, кто рассказчик). Кое-кто говорил, что этот Лео умер еще в эпоху Крестовых походов. Другие, как ни странно, утверждали, будто встречали его всего несколько лет назад, и говорили о нем как об умершем в молодости дядюшке или кузене. Как бы то ни было, после смерти святой совершил множество чудес, поразивших турок и неверующих. Его похоронили сначала на берегу, а оттуда перенесли в городской собор Модона. Льва стали почитать как местного покровителя путешественников и паломников. Он был идеальным, в высшей степени подходящим для гостей Модона святым.

Венецианский сенат управлял жизнью в стенах Модона точно так же, как в самой Венеции. В 1389 году Модон и Корон объявили «двумя очень полезными для синьории [правительство республики] местами», где особенно важно печься должным образом о гаванях, арсеналах и припасах. Сохранились сотни подробных записей, которые показывают, каким образом венецианские власти проводили в жизнь законы. Улицы в Модоне патрулировала ночная стража. Строго преследовались взятки и должностные злоупотребления. Пристальное внимание уделялось расположенным поблизости меньшим портам Наварино и Зонкьо (Пилос), угрозе каталонской и фламандской блокад, частым донесениям о вторжениях генуэзцев и турок, найму для защиты города арбалетчиков (с месячным жалованьем – в 1403 г. – 18 дукатов, сравните с 12 дукатами жалованья корабельного гребца) и решительным мерам в отношении выдачи разрешений, цен и пошлин на товары наподобие муки и оливкового масла. Венецианский лев всегда был настороже, он вникал во все дела и не оставлял без внимания все проступки как гостей, так и горожан.

Смысл существования средневекового Модона в значительной мере заключался в обслуживании венецианских галей, но греческое его население не «превратилось» в венецианцев. Многие путешественники с удивлением отмечали, что в качестве lingua franca здесь используется греческий язык. На нем говорили образованные слои населения.

В июне 1453 года Петер Рот, из Базеля, узнал в Модоне ошеломляющую новость: Константинополь захвачен турками, христианский император погиб. Многие путешественники отмечали, что турки все ближе к Модону. Роберто да Сансеверино в ноябре 1458 года нашел город почти безлюдным: жители уехали или погибли во время сильной вспышки чумы.

Проведший здесь два дня в августе 1460 года паломник Ганс Бернхард фон Эптинген очень порадовался найденному превосходному коринковому вину, весьма ценимому дома, в Базеле, но встревожился, услышав сообщения о том, что 100 000 турок скопились в трех часах пути от Модона. В том же году турки заняли Морею, с которой Модон соединялся сушей.

После многообещающего начала большинство гостей средневекового Модона начинали выражать неприязнь к городу, а после испытывали отвращение. Путешественники упоминали, что здания слишком плохо построены и стоят слишком близко друг к другу, а городской собор производит впечатление обшарпанного. Демонстрировавший реликвии священник выглядел скорее сапожником-плутом, чем почтенным представителем духовенства. Ящик, в котором хранились реликвии, и тот разваливался на части, это становилось очевидным, когда глаза гостей привыкали к темноте. Причт пел литургию с воодушевлением, однако в странной, как будто бы слишком глубокой, тональности, словно предвещая неудачи. Неумолчный стрекот кузнечиков никогда не прекращался, и от бессмысленности этого звука можно было сойти с ума. У приезжих было мало шансов найти себе удобное жилье. Бедствующие монахи не пускали их в монастырь, и большинство путешественников каждый вечер возвращались на галею, чтобы провести там беспокойную ночь под шум волн. Здешние вина и фрукты многим нравились, но, кроме этого, хорошей пищи считай что и не было. Пьетро Казоле в 1494 году удалось добыть всего несколько яиц, да и те ему пришлось готовить самому.

Ансельм Адорн, фламандско-генуэзский купец и паломник из Брюгге, во время своего краткого пребывания в Модоне в ноябре 1470 года стал свидетелем особенно поразительного случая. В порту казнили турка. Адорну объяснили, что двумя годами ранее этот человек примчался к венецианским галеям, спрыгнул с запыхавшегося, разгоряченного коня и крикнул: «Примите меня в христиане!» Затем он сам убил свою загнанную лошадь – очевидно, в знак искренности своего намерения остаться в Модоне. Два года он вел жизнь примерного христианина – и все это время тайно собирал для турок сведения о венецианцах. Когда его застали с поличным и расследование показало, что обвинения в шпионаже подтвердились, турка посадили на кол.

Нашлось ли у обвиняемого что-либо, чтобы ответить на предъявленное ему обвинение, мы не знаем, но чем дальше на восток забирались западные путешественники, тем больше они узнавали о вероотступничестве. О перебежчиках рассказывали столько, что было трудно отличить друга от недруга. По-видимому, в силу самой шаткости положения Модона (владения турок начинались всего в нескольких километрах) многие путешественники находили человеческое многообразие отталкивающим, тревожным и весьма нежелательным.

В середине XV века самыми примечательными, с точки зрения приезжих, были еврейская и цыганская (Gyppe) общины, занимавшие особые кварталы за стенами Модона, в пригородах. Пауль Вальтер, приезжавший в Модон из южногерманского города Гюглингена в 1482–1483 годах, отметил смешанное, из «греков, цыган, мавров, язычников и христиан», население Модона.

Мешулам из Вольтерры, направлявшийся в Иерусалим еврей-паломник, в сентябре 1481 года посетил Модон и нашел там довольно большую еврейскую общину (более 300 семей). Евреи Модона занимались ремеслом и торговлей. Путешественники-христиане, как правило, в выражениях не стеснялись. Пьетро Казола в 1494 году счел евреев Модона людьми «мерзостными», «очень грязными», «исполненными дурных запахов». «Их общество не доставило мне удовольствия», – презрительно пишет он. Арнольд фон Харф в конце 1490-х годов посетил длинную улицу, которую занимала еврейская община. Женщины вышивали шелковыми нитями и торговали галантерейным товаром, фон Харф кое-что у них купил.

Модонская цыганская община была составной частью многочисленного цыганского населения (нынешнее наименование рома происходит от «Ромея», так же как название ценного коринкового вина rumney – от все той же Ромеи, то есть Мореи, Пелопоннеса) венецианских колоний на Пелопоннесе по меньшей мере с 1440-х годов. Особенно много людей рома проживало в маленьком венецианском порту Наполи-ди-Романья (Нафплион), к северо-востоку от Модона, но в конце XV века и в Модоне имелось значительное, пусть непостоянное, цыганское население. Конрад Грюнемберг писал о трехстах «лачугах из тростника и глины», в которых жили «цыгане, также именуемые здесь неверными». Филипп де Вуазен в 1490 году встречал в городе очень разных людей, в том числе рома, и упоминал, что те бедны и живут в ужасающих условиях.

По мнению Жана де Кушармуа, побывавшего в Модоне в том же 1490 году, название Gypsies происходит не от слова «Египет», а от названия деревни Gipte. Де Кушармуа повторил вопрос, которым задавались многие путешественники: откуда пришли эти люди? Модонские ромы, вероятно, думали то же самое о путешественниках, что глазели на них. Многие гости упоминают рома, живших на берегу, под стенами, в хижинах, резко контрастировавших своим видом с укреплениями венецианского города, построенными из тесаных камней. Арнольд фон Харф повторил