Империя. Настоящее и будущее. Книга 3 - Константин В. Малофеев

Ознакомительный фрагмент

но редко кого лишали номенклатурного статуса, а тем более подвергали более серьезным репрессиям.

Леонид Ильич Брежнев (1964–1982)

© Яков Халип / РИА Новости

Брежнев и Косыгин образовали правящий тандем, лидерство и вся реальная власть в котором постепенно перетекали в руки Брежнева. Оба советских лидера были совершенно согласны в том, что приоритетная задача советской экономики состоит в неуклонном повышении уровня жизни граждан. В этом они были наследниками послевоенных идей Жданова и Вознесенского. Из принудительно эксплуатируемого режимом «строителя социализма» советский человек должен был стать его выгодополучателем. «Общее благо создается счастьем каждого»[79], – именно такую фразу писателя Альбера Камю однажды выписал генсек в свою записную книжку. В то время как шелепинцы предлагали развивать СССР через мобилизацию и конфронтацию с Западом, Брежнев и Косыгин, несмотря на взаимное соперничество, делали ставку на улучшение жизни советских людей через экономическую и политическую интеграцию с Западом на почетных условиях.

Мировоззрение Брежнева было весьма специфичным, и не случайно некоторые авторы оценивают его как фактически криптомонархическое. «Ты это о чем, Яша? Какой…, коммунизм? Царя убили, церкви повзрывали, нужно же было народу за какую-то идею зацепиться»[80], – такие слова приписывает Брежневу его племянница. Со ссылкой на канцлера ФРГ Вилли Брандта фигурируют два антисоветских анекдота, якобы рассказанных ему советским руководителем. Первый анекдот такой: на одной из встреч с трудящимися Брежнев докладывал об улучшении их благосостояния, тогда какая-то женщина встала и задала ему вопрос: «Товарищ генеральный секретарь… Я правильно поняла – вы пытались нас убедить, что скоро все будет почти так же хорошо, как при царе?!» В другом анекдоте речь идет о том, как генсек в загробном мире дает отчет императору Николаю II, что и вовне, и внутри страны обстановка теперь не хуже, чем при царях, а водка вместо 38–40 градусов. «Слушай, Лень, и стоило из-за двух градусов делать революцию?» – спрашивает император.

Михаил Андреевич Суслов (1902–1982)

© Рыков К.И. / РИА Новости

Характерно в этом отношении и поведение одного из самых близких к Брежневу людей – министра внутренних дел Николая Щелокова, который создал суперминистерство, сумевшее покончить с начавшимся при Хрущеве разгулом бандитизма. Щелоков не только защищал, как мог, Александра Солженицына, но и помогал ему с работой над романом «Август Четырнадцатого». Когда писатель Гелий Рябов обратился к нему со словами: «Мы как русские люди должны выполнить свой долг и найти тело царя»[81], министр приказал начальнику Свердловского УВД оказать полное содействие.

Одним из первых шагов брежневской политики было прекращение антицерковных гонений. Государство стало относиться к Церкви корректнее, хотя и не так тепло, как это было сразу после окончания войны. Закрытые при Хрущеве храмы вновь не открылись, но антирелигиозная истерия была приглушена. Православие начало рассматриваться как часть древнерусской культуры и художественного наследия русского народа.

Эти изменения стали возможны после резкого идеологического поворота 1965 года от хрущевского культурного нигилизма к политике сохранения и изучения национального исторического наследия. В октябре 1965 года появляется воззвание «Берегите святыню нашу!» за подписями скульптора Коненкова, художника Корина и писателя Леонова: «В последние годы довольно усердно производится разгром памятников нашей национальной старины… Потомки никогда не простят уничтожения памятников русской национальной культуры… Из души, из сердца каждого русского человека исходит требование: „Остановитесь! Берегите нашу святыню!”»[82]. Инициатором и автором этого воззвания был Валерий Ганичев, один из лидеров неформальной «русской партии», руководивший издательскими проектами комсомола.

«Александр Невский» (1942 г., А. Корин; Государственная Третьяковская галерея)

© Государственная Третьяковская галерея

Сам Юрий Гагарин в 1965 году на пленуме ЦК ВЛКСМ не только поддержал восстановление Триумфальной арки в Москве, но и высказал осуждение по поводу сноса храма Христа Спасителя: «Был разрушен храм Христа Спасителя, построенный на деньги, собранные по всей стране в честь победы над Наполеоном. Неужели название этого памятника затмило его патриотическую сущность? Я бы мог продолжать перечень жертв варварского отношения к памятникам прошлого»[83].

Также в 1965 году было учреждено Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИК), превратившееся в легальный центр русского патриотического движения. Его рупором становится журнал «Молодая Гвардия». После разгрома редакции издания за слишком явные призывы восстановить связь с исторической Россией, доходившие порой до апологии славянофилов и Столыпина, эстафету принял журнал «Наш современник».

Эстетическим вождем движения был художник Илья Глазунов, вернувший образы Древней Руси в сознание советских людей и четко переориентировавший своих соратников по «русской партии» с неосталинизма на монархический идеал и наследие Белого движения. Крупными фигурами в «русской партии» были издатели и журналисты Сергей Семанов и Станислав Куняев, писатели Владимир Солоухин, Владимир Чивилихин, Валентин Распутин и Василий Белов, критик Вадим Кожинов.

Илья Сергеевич Глазунов (1930–2017)

© Валентин Мастюков / ТАСС

Значительное влияние на русский дискурс тех лет оказал Александр Солженицын, который в своей критике советского строя перешел границы не только официально разрешенного, но и терпимого от диссидентов инакомыслия, поставив под удар как фигуру Ленина, так и саму легитимность октябрьского переворота. Более того, он пошел дальше и отверг февральский переворот, осудив свержение монархии. Его ближайший соратник Игорь Шафаревич вернул в идеологический оборот понятие русофобии и вскрыл сущность этого явления, напрямую обусловленного ненавистью Ханаана к Империи.

Тесно связано с русским движением было и поколение писателей-деревенщиков. Разгром русской деревни советской колективизацией и урбанизацией был воспринят этими писателями, коренными крестьянами, как уничтожение исконного русского мира. Уже упомянутые Валентин Распутин и Василий Белов, Василий Шукшин, Федор Абрамов, Виктор Астафьев, Владимир Крупин, Сергей Залыгин, Борис Можаев и другие сохранили в своих книгах образ русских людей, теряющихся и исчезающих в советских панельных городах. Благодаря их творчеству в СССР фактически восстановились традиции русского славянофильства. При этом имея доступ к государственным механизмам культурной пропаганды, «русская партия» сумела реабилитировать в глазах советского общества практически всю историю Московского Царства и Российской Империи, за исключением фигуры царя-мученика Николая II, добрая память о котором представляла для наследников большевиков особую опасность. Его реабилитация означала бы конец легитимности самой советской власти, порожденной революцией 1917 года.

В сталинский период возвращение к имперской идеологии и традициям шло преимущественно сверху. Ряд представителей высших партийных кругов негласно ориентировались на те силы в русском обществе, которые в определенной степени сохранили преданность дореволюционному прошлому. В брежневские времена реакция на разгул Ханаана, имевший место при Хрущеве, была прежде всего низовой и исходила от тех слоев выросшей уже в советские годы интеллигенции, которая стремилась восстановить связь с историческим прошлым Российской Империи, своими православными корнями, наследием Святой Руси. Поэтому деятельность «русской партии» была лишь вершиной айсберга, видимым проявлением массового поворота русских людей к возрождению подлинного патриотического самосознания и национальной идентичности. Власть практически не препятствовала этому движению, но и не интегрировала его в официальную идеологию.

Однако деятельность «русской партии» чрезвычайно раздражала шефа КГБ Юрия Андропова. Став