Лев Никулин - Дипломатическая тайна

Вася говорит тихо и как бы в сторону.

— Оля, возьми у Гриши аппарат, поняла? Незаметно пружину нажми, поняла?…

— Поняла!…

Она идет к Гришке.

Люси раздает шоколад детям, не видит, как Оля отнимает у Гришки раскрытый футляр и возвращает его Люси…

Еще испортит.

Люси благодарит ее и говорит что-то старой англичанке. Должно быть, хвалит Олю за красоту. Обе смеются. Затем они уходят к заведующей, и через десять минут в переулке гудит автомобильная сирена и шумит, затихая, мотор.

— Сделала?

— Сделала. Никто не приметил… А зачем?…

— Да так, пустяки…

— Ой, Васька, крутишь…

Вася подхватил ее под руку.

— Завтра поутру в загс! Оформим.

НАЧАЛЬНИК СЕКРЕТНОГО ОТДЕЛА

— Говоришь, рыжая и хороша собой?

— Не то чтобы рыжая, а в масть впадает…

Захаров ищет в трех синих конвертах и вынимает фотографию.

— Не эта ли?…

— Эта.

— Видишь, они тебя только снимают, а у нас уже готово.

— Мда… Работа.

— Вот что, ты все случаи дальше мне докладывай… Докладывай, как и раньше.

— Товарищ Захаров… А завтра мне ехать? Как полагаешь?…

— Обязательно!… Почту получишь и поезжай…

Жуков смотрит в бесцветные маленькие глаза под красными веками Захарова и в первый раз видит улыбку на утомленно-бескровном лице. Затем он встает, пожимает плечами и тоже улыбается.

У ворот отдает пропуск часовому, который нанизывает бумажку на штык, и Жуков уходит, почтительно оглядываясь на неприметное трехэтажное здание секретного отдела.

ВЕСТИ ИЗ КЕРМАНА

Три тысячи верст, изгибаясь зигзагами по плоскогорьям в двенадцать тысяч футов над уровнем моря и снова обрываясь в долину, пересекаемую великой рекой Оксусом, дальше и дальше на восток к “Крыше мира” убегает пограничная линия между Республикой Советов и государствами Центральной Азии. В глиняных поселках, в палатках, сжигаемые малярийным жаром, опаленные горячим ветром пустыни, в горах и долинах, в камышах и диком кустарнике, на три тысячи верст держат границу тамбовские и калужские крестьяне, питерские и московские рабочие, туркмены и сарты — все в защитных, конусообразных шлемах с красной звездой.

Вечные, великие караванные пути и горные проходы нужно охранять от кочевников и охотников, которые тиграм и барсам предпочитают чужих курдючных овец, но за вечными путями — по обе стороны горные цепи или солончаки и пустыня, где не растет даже колючий саксаул. Какой караван свернет с пути, которым шел Искандер и Тимур, и углубится в мертвую пустыню? Какой караван свернет с знакомой вьючной тропы и двинется ущельями, поднимаясь к ледникам, где за лето только две недели оттаивают от снега горные проходы?

Этой тропой, ступая по мягкому, отливающему синим снегу, идут одиннадцать верблюдов и пятнадцать коней. Далеко впереди движется цепь проводников.

Всадники едут с зажмуренными глазами; над ними синее небо, желтый отчетливый круг солнца, под ногами сияющий, режущий глаз снег. Путается, кружит за ними в снегу след, подымаясь на склоны, обходя провалы, забирая выше и выше к великому перевалу. Кони, верблюды и люди дышат быстро и неровно; тихо ржут кони, и еле слышны голоса перекликающихся погонщиков.

Уже восьмой переход делают они, стремясь к раздвоенной вершине, которая виднеется впереди в голубом небе. Восемь дней ползут они, и вершина растет, медленно приближается, уходит то вправо, то влево, и только десятый переход приводит их к ущелью с почти отвесными стенами. Они идут по узкой, выступающей вдоль отвеса снежной ленточке, внизу, под ними, голубые льдины и еле слышное журчанье мощного горного потока. Проводники кое-где рубят топориками лед, и по этим ступеням в мерзлом снегу движется караван к перевалу. Наконец вечером, после того как один всадник, словно видение, исчезает, свалившись в поток, они останавливаются на перевале и совершают вечерний намаз меж двух как бы рассеченных вершин.

Перед ними уходят вниз горные цепи; в снегу, прямо под ними красно-коричневые, дальше желтые горы, обратившиеся в огромные бугры; еще дальше, где-то в сплошной неразличаемой синеве, переходящее в равнину плоскогорье.

Они перешли границу.

Еще шестнадцать дней пути, и с плоскогорья они видят позади над собой раздвоенную снежную вершину, и людям кажется чудом вечер, который уже в прошлом, когда верблюды остановились на перевале в этой рассеченной двуголовой горе.

В ложбине, в роще, где верблюды и кони давят на земле желтые, перезрелые абрикосы, спрятан кишлак — глиняная деревня в низкой ограде. Навстречу каравану выходят трое в выцветших от солнца халатах и чалмах и низко кланяются всаднику впереди каравана, чернобородому, в халате с золотой вышивкой и в зеленой чалме.

— Салям алейкюм, Хаджи-Зиа.

— Алейкюм салям.

Всадник сходит с лошади, обнимает встретивших его, и они трижды касаются друг друга жесткими черными бородами.

Погонщики хлопочут у каравана; тяжело падают по обе стороны устало-покорных верблюдов вьюки.

Хаджи-Зиа и трое встретивших его пьют зеленый чай в саду, поджав ноги на ковре. На вышитой золотом бархатной скатерти красный чайник с розанами в медальоне.

Пока они говорят о погоде, о ценах на шерсть и на пшеницу, душная теплая ночь сползает в ложбину, вызывая испарину на худом, выжженном теле погонщиков.

Но они должны работать. Они переносят двадцать два вьюка во двор мечети, в ограду кишлака и тщательно развязывают вьюки.

Они раскатывают вьюки, и внутри скатанных в трубку керманских ковров в каждом вьюке десять одиннадцатизарядных английских магазинных винтовок — итого двести винтовок и десять тысяч патронов к ним.

НЕПРИЯТНОСТИ ПО СЛУЖБЕ

В Москве сырое, дождливое утро, неожиданно превращающееся в жаркий полдень.

Люси проходит мимо витрин, рассматривая свое отражение в зеркальных стеклах, и еще раз убеждается в том, что у нее великолепная фигура. Дамы сомнительной внешности пожирают глазами ее костюм и запоминают на всю жизнь (или, во всяком случае, на время, пока существует эта мода) остроугольные туфли и серое пальто с замшевыми манжетами и воротником.

У одной витрины, где на русском языке вывеска, Люси останавливается и после некоторого колебания входит.

Барышня с мертвенно-белокурыми, неестественными волосами, с губами, обнаруживающими непостижимую алчность, внезапно появляется перед Люси и спрашивает на хорошем французском языке:

— Мадам заказывала по телефону?…

Люси садится несколько в стороне от четырех дам, опускает руку в теплую воду и слышит: