Ольга Елисеева - Наследник Тавриды

Ознакомительный фрагмент

— Говорили ли вы перед отъездом графу Воронцову о Пушкине? — спросил, протирая очки, князь Вяземский. — Я сам, ей-богу, не осмелился. Вы знаете его короче.

— Конечно, говорил. Я не отличаюсь вашей застенчивостью. — Александр Тургенев, брат Николая, придвинул к себе тарелку с трюфелями. Он мало походил на брата-ипохондрика. Полноватый, кудрявый, с добродушным лицом и толстыми губами эпикурейца. Друзья в ужасе воззрились на сотрапезника. Изысканные блюда французской кухни заставляли его желудок исполнять трели эоловой арфы.

— Вот как дело было. Я спросил Нессельроде, у кого Пушкин теперь должен служить, у Воронцова или у Инзова? Нессельроде утвердил графа и сам сказал ему об этом. А потом уж и я истолковал Воронцову положение вещей. Каков Пушкин и что нужно для его спасения. Наместник обещал употребить Сверчка для какого-нибудь дела и дать его таланту досуг. Все пойдет на лад. Меценат, море, исторические воспоминания. За дарованием дело не станет. Лишь бы не захлебнулся.

Вяземский удовлетворенно кивнул.

— Давно пора кому-нибудь из сильных мира сего взять беса арапского под крыло. Сверчок писал мне, что хочет остепениться. Ему скучно в Кишиневе. А досада — плохой советчик. Того и гляди, настрочит что-нибудь язвительное. Беда!

— Вы полагаете, в Одессе он будет вести себя тише? — с сомнением проговорил Жуковский, склонив голову к плечу и ласково глядя на собеседников. — Живя здесь, он по утрам рассказывал мне, где всю ночь не спал. Целый день делал визиты к б… недостойным женщинам, а вечером играл в банк. Боюсь, офицеры генерала Инзова его только испортили.

— Сверчка не худо бы года на три запереть в Геттингенский университет и кормить молочным супом, вместо шампанского, — кивнул Тургенев. — Талант тоже можно промотать. Сидит в глухой дыре, а об его выходках спорят обе столицы!

— Не могу не согласиться, — вздохнул Вяземский. — Хотя все это очень умно.

— Что? — почти хором спросили собеседники, не угадывая ход его мыслей.

— Да поведение нашего Байрона. Будь я его антрепренером, лучшего бы не придумал. Пушкин так умеет обставить свои выкрутасы, что о них говорят во всех гостиных. От него вечно ждут эдакого. Чтоб уши краснели, а сердце замирало. Половиной известности он обязан скандалам. А поэзия заставляет всех с симпатией брать его сторону в любом споре.

Оба сотрапезника молча смотрели на Вяземского, на их лицах читалось осуждение.

— Вот-вот. Вы на себя, господа, поглядите. Зеркало напротив! — сухо рассмеялся князь. — Мы, друзья, не можем уберечь нравственность Пушкина и предлагаем человеку, который Сверчка в глаза не видел, заняться его воспитанием. Ей-богу, если бы Воронцов знал, какую свинью вы ему подложили, сбежал бы из Одессы!

Одесса

Михаил Семенович принял Пушкина ласково. Еще летом разбойник выпросил у Инзова разрешение отбыть в Одессу. Де-здоровье и застарелый аневризм требуют морских ванн. Генерал пустил пташку на волю. Из глубины азиатских степей Сверчок явился в Европу, отогрелся на солнце и застрекотал на все лады. Ресторации и итальянская опера заметно взбодрили поэта. Между тем колесо судьбы крутилось без всяких усилий с его стороны. Новый наместник, узнав, что ссыльный очень кстати сам заявился куда его не звали, не выказал ни малейшего неудовольствия и пригласил Александра Сергеевича к себе.

Прибыв в губернаторскую канцелярию около 12-ти, поэт застал хозяина Новороссии за столом, припорошенным бумагами. Двое секретарей, стоя с обеих сторон, попеременно подкладывали наместнику то один то другой документ. Воронцов быстро пробегал текст глазами и либо отодвигал в сторону, либо подписывал, если не имел никаких вопросов. Заметив посетителя, он немедленно отложил перо, не выдерживая положенной начальственной паузы. Этот жест объяснялся не особым вниманием к Пушкину, а желанием поскорее покончить с ним, освободившись для других дел. Граф указал поэту на стул.

— Вы имеете предписание от вашего начальника министра иностранных дел Нессельроде перейти в мое подчинение. Новым местом вашего жительства определена Одесса. Я вижу, вы здесь освоились? — Воронцов улыбнулся. При этом дрогнули только его губы. Остальное лицо не изменилось. Утомленное и замкнутое, оно не позволяло сказать, как граф на самом деле относится к переводу ссыльного. — Со мной говорил о вас Александр Тургенев. Я знаю его с самой лучшей стороны.

Пушкин поклонился. Михаилу Семеновичу показалось, что он уже где-то видел этого человека, и воспоминание не было приятным. Длинный черный фрак, галстук, затянутый так, что из-под него не заметен ворот рубашки. Да полно, есть ли она там? Малый явно нуждается. Предложить ему заработок?

— Ваше жалование определено в семьсот рублей. Вы приписаны состоять при моей канцелярии. Меня просили дать вам свободный досуг, и я не стану посягать на ваше время. Если соскучитесь без дела, милости прошу. Работы горы. Об оплате…

Александр Сергеевич поспешно покачал головой.

— Мое жалование из министерства я воспринимаю не иначе как паек ссыльного. Оно едва покрывает расходы и присылается крайне неаккуратно. Поэтому я считаю себя свободным в выборе занятий. Скажу вам, как светский человек светскому человеку…

Воронцов еле скрыл улыбку. Молоденький коллежский секретарь пытался держаться с ним на равных. Это было забавно. Не оскорбительно, а забавно. Ведь никакого равенства между ними быть не могло. «Прав Бенкендорф, это послевоенное поколение не имеет ни малейших понятий о субординации».

— Как светский человек светскому человеку, — продолжал Пушкин, — что я литератор и живу главным образом, публикуя свои стихи в журналах.

«Тоже пошла мода брать деньги за рифмы! — в душе возмутился граф. — Скоро на домашние спектакли билеты начнут продавать!»

— По этой причине я должен много работать пером. И не могу тратить время на составление деловых бумаг.

— Воля ваша. — Наместник развел руками. — Хотя, знаете, и Ломоносов, и Державин были государственными людьми и не стыдились заниматься службой. Впрочем, как вам будет угодно.

Таким ответом Пушкин был удовлетворен.

— У меня богатая библиотека, — продолжал граф. — Человек пишущий, без сомнения, должен продолжать самообразование. Можете ею пользоваться.

— Благодарю, — просиял поэт.

— Кроме того, как генерал-губернатор я держу открытый стол для своих чиновников и милости прошу на обед, когда у вас случится желание.

Пушкин боднул головой, выражая не то согласие, не то замешательство. В приглашении ссыльного к столу было много барства. К тому же, упоминая «своих чиновников», граф сразу указывал поэту его место. А ведь тот пришел к наместнику, как дворянин к дворянину.