Нина Соротокина - Канцлер

Ознакомительный фрагмент

«Ах Ванька, ах негодник! — с грустью подумал Шувалов. — У тебя, братец, дело есть — фавор! Ты за этим делом перед всей семьей в ответе. Ты государыню обожать должен, а не слюни перед красавицей распускать!» Александру Ивановичу было невдомек, что Иван Шувалов никогда не видел Анну фросс и вообще к такого рода прелестям был равнодушен. Он любил в Елизавете власть, могущество, ум и доброту, а ножка и бюст — дело десятое.

— Ты знаешь, кто я? — строго спросил Шувалов девицу.

— О, мой господин, я не говорю по-русски, я приехала из Гамбурга, — быстро, извиняющимся тоном сказала Анна и сделала книксен.

Александр Иванович повторил свой вопрос по-немецки. На этом благозвучном и благородном языке и протекала их дальнейшая беседа. Девица смотрела в глаза собеседника без страха и смущения, видно, ее никак не пугал шрам, безобразивший щеку Шувалова.

— В сей стране меня называют великим инквизитором, — важно сказал Шувалов, однако взгляд его потеплел.

Анна всплеснула ресницами, судорожно прижала руки к груди и, как подрубленная, упала на колени. На нежной, склоненной шейке золотился пушок, ленты на чепце были фиолетовые.

Взять бы ее в дом на должность полуночницы. Легкая, как эльф, как эфир, будет пробегать она по загородному дому, что на островах, и менять свечи в тяжелых шандалах. И чепец пусть снимет, и волосы — золотой водопад, пусть струятся по спине, по груди… А супружница на острова чтоб ни ногой! Склоненная головка дрогнула, видно, она ждала какой-то реакции на свой искренний, смиренный жест.

— Встань, милая, — в голосе Александра Ивановича прозвучали ласковые нотки. — Поведай мне, зачем ты приехала в Россию и какие такие дела и помыслы привели тебя в этот дом. Будь откровенна, — и погрозил пальцем. — Любую ложь мне легко проверить.

— Извольте, ваше высокопревосходительство, — Анна вскочила с колен. — Мне легко говорить с вами, потому что я чиста, — она подняла глаза к небу и перекрестилась, не истово, не фанатично, а жестом полным изящества и потому весьма убедительным.

Разговор их был долгим и, прямо скажем, не для чужих ушей. «Честна, вне всяких сомнений, честна, — отмечал про себя Александр Иванович, — благонравна, скромна… И того у нее не отнимешь, что умом изрядна…» Временами главе Тайной канцелярии казалось, что в Калинкинском доме стены имеют уши, а потому он переходил на шепот. Анна смотрела на него серьезно и кивала в подобающих местах. «Мы тебя спрячем, — думал Александр Иванович. — Мы тебя так спрячем, что не только братец Иван — никто к тебе не сможет подступиться».

— Будь готова, милая… Сегодня же к вечеру за тобой придут. Смело иди за оным господином. Служителей здешних я предупрежу.

Ну вот, съездил, и не без пользы. На обратной дороге Александр Иванович опять подумал, что хорошо бы иметь Анну в качестве разливательницы чаю. В конце концов на супругу Екатерину Ивановну можно и цыкнуть. Но что дочь скажет? И опять же — зять… У этой Анны дощечка на лбу, а на той дощечке записано, что не для разливания чаю, а для любования и рукосуйства держат при себе немолодые мужи.

Екатерина Ивановна (в девичестве Костюрина, рода незнатного) была мала ростом, худа, застенчива, но, в отличие от многих, совершенно не боялась собственного мужа. Она имела странное обыкновение — на балах, во время прогулок вдруг впадать в глубокую задумчивость, замирая при этом и телом, и взглядом. За эту ее особенность другая Екатерина, их высочество великая княгиня, прозвала госпожу Шувалову Соляной столб. Кличка прижилась. Вот так всегда, хотят отомстить мужу, а отыгрываются на ней. Александру Ивановичу доносили, что с подачи все той же Екатерины при дворе злословили, мол, мадам Тайная канцелярия бережлива не в меру, проще сказать — жадна, нижние юбки носит слишком узки, на целое полотнице уже, чем полагается, на манжеты экономит кружева, а головные ее уборы похожи на прошлогодние гнезда.

Он совсем было забыл о прелестной Анне, а затужил о напрасно обиженной супруге. Потом мысли его опять соскользнули на великую княгиню. Тяжела его служба. Иногда против воли, ведь совсем не любопытен и не сплетник, должен он узнавать тайны людей. Чужие тайны давят… Ну скажите на милость, зачем ему знать о тесной дружбе между Екатериной и английским послом Вильямсом? Ответ прост. У великой княгини любовь с Понятовским, а юный полк состоял на службе у англичан. Но это было летом пятьдесят пятого… Сейчас Понятовский сам посол, а с Англией мы вот-вот порвем дипломатические отношения. Зачем великой княгине в этой ситуации продолжать дружить с Вильямсом?

И вот ведь какая незадача. Ходят упорные слухи (сам, правда, за руку никого не поймал), что оный Вильямс ссудил великую княгиню деньгами. Иначе как бы она расплатилась с портнихой, ювелиром, да и лошади были дороги, а главное, и это точно известно, Екатерина выплатила последние долги за маменьку свою, беспутную Иоганну, которую без малого десять лет как выслали из России.

Однако он строг к великой княгине. Она умна, весела, иногда очаровательна. А что взятки берет (Вильямсу, конечно, сказала, что в долг), так кто их не берет? Этому приятному занятию она в России выучилась. Плохо, конечно, что взятки дает воюющая с нами держава.

Александр Иванович вздохнул… потом задремал, опершись головой о стеганую обивку кареты. Надо бы велеть сюда подушки положить. Где ж спать, как не в карете… Ночью все бессонница мучит, а здесь так сладко засыпаешь. И красавица Анна подает чай на расписном подносе…

Как и было условлено, вечером в Калинкинский дом прибыл за Анной Фросс молоденький подпоручик и перепроводил ее в дом престарелой графини Гагариной. А еще через неделю графиня с ласковой улыбкой спросила:

— Я слышала, ваш отец был аптекарем? Анна потупилась.

— А мать акушеркой? Анна сделала книксен.

— Возблагодарите Господа, душа моя. Судьба к вам сказочно благосклонна.

Далее графиня возвела очи горе и сообщила, что Анна назначается помощницей акушерки к особе ее высочества великой княгини Екатерины Алексеевны, что завтра же ей надлежит вступить в должность, а именно неотступно наблюдать за беременной и жить вкупе с акушеркой при особе великой княгини неотлучно.

Канцлер

Шестнадцать лет Бестужев доказывал всем и каждому, что Англия — друг России, а Франция — враг, поскольку желает видеть Россию слабой, водит дружбу с Османской Портою, э… да что говорить! Теперь дожили: воюем с Пруссией и Англией, а в Петербург явился собственной персоной французский посол маркиз Лопиталь, бывший ранее послом в Неаполе.

Говорят, что, желая перещеголять Шетарди, посол шесть месяцев готовился к поездке в Россию. Шесть месяцев и четыреста тысяч ливров оказались достаточными, чтобы окружить себя неслыханной роскошью. Русская публика приняла посла и его свиту с восторгом. Да и как не ликовать; если законодатели мод, галанты и лучшие в мире кавалеры опять украсят своим присутствием русские гостиные, будут танцевать, острить, играть по крупной и рассказывать дочкам про далекий Париж, выясняя с осторожными маменьками, между делом, вопрос о приданом.