Смерть-остров - Галия Сергеевна Мавлютова

мягко поправил Егор Павлович, наливаясь яростью от раздражения и выпитого спирта.

— А хоть и помощник, Егор Палыч, петлиц-то у меня вон сколько!

Рагузин засмеялся каркающим хриплым смехом. Чусов побледнел. Уютная гостиная наполнилась неприятными звуками. Тут же в спальне жалобно заплакала девочка. Кто-то завозился в глубине квартиры, послышались шаги, приглушённый шёпот, зажурчала вода, и снова всё стихло.

— Петлицы сегодня не главное, — недовольно пробурчал Чусов, — сегодня главное — партийная совесть!

— А-а, не скажи, Егор Палыч, — развязно ощерился Рагузин, — мы, старые большевики, друг друга всегда вытащим. Вон товарищ Долгих отправил телеграмму в центр прямиком Берману, мол, Сибирский край не может принять миллион деклассированных элементов. С другим бы за такое, знаешь, что сделали? Ты не знаешь ещё, зелёный! А товарищ Долгих жив-здоров! Ему из центра сам Берман ответил. Так и написал, мол, не можете принять миллион, значит, примите полмиллиона. А нам и эти полмиллиона девать некуда, но ведь полезное дело затеял товарищ Долгих! И целым остался. Товарищ Эйхе распорядился распределить спецконтингент по поселениям вдоль Оби.

— Где же нам взять столько сопровождающих? — заволновался Чусов, поглядывая в сторону спальни. Оттуда уже несколько раз выглядывала виноватая физиономия Фрола.

— Как это где взять? Из центра командированных прислали без счёта. ГУЛАГ заботится о нас. Тебя-то зачем откомандировали? Для усиления охраны. Вот и поезжай! Ты молодой, здоровый, а я в Томске останусь.

Чусов медленно и тяжело поднялся из-за стола. Наконец до него дошло, почему зачастил к нему Рагузин. Старый хитроплёт ловко придумал, как избавиться от молодого командира. Сам, прикрываясь старыми ранами, останется в городе, а с караваном отправят Чусова. Всю эту операцию Александр Николаевич проделал, используя надёжные партийные связи. Чусову стало понятно, на что намекал старый большевик. Партийная выручка превыше всего. После революции Рагузин и товарищ Долгих вместе на Алтае воевали, даже в плену у белых побывали, но потом отбились. Поговаривают, что товарищ Долгих лично отрубил голову белогвардейцу. О дружбе Рагузина и товарища Долгих многие в крае наслышаны.

— А вы меня не стращайте, товарищ Рагузин, я уже пуганый! Я тоже за советскую власть кровь проливал. С караваном вниз по реке пойдёте вы, товарищ Рагузин! Мои приказы не обсуждаются.

Чусов, сжимая кулаки, отошёл к окну. Егор Павлович пытался овладеть собой, но его трясло от гнева.

— Хочешь отсидеться в барской квартире? Пелёнками прикрываешься? — по-гадючьи прошипел Рагузин, хлопнув полкружки неразбавленного спирта, затем резко отодвинул кружку и закурил. Гостиная наполнилась клубами вонючего дыма.

— Не вашего ума дело! Эту барскую квартиру мне выделил жилкоммунхоз управления по указанию товарища Эйхе! И не вам обсуждать решения товарища начальника края, Александр Николаевич, — последние слова Чусов произнёс гораздо спокойнее. Его уже не трясло. Он уселся в кресло и возвёл глаза к потолку. Надо успокоиться и переждать. Сильный всегда перемолчит слабого. Этот страшный и назойливый человек когда-нибудь уйдёт, но, кажется, он уже в стельку пьян.

— Егор Палыч, не серчай на старого каторжника, — подмигнул набрякшим веком Рагузин, — вы, молодёжь, должны учиться у нас, перенимать опыт. Я ведь тебе не помощник. Я тебе наставник!

— Да, я согласен с вами, товарищ Рагузин, — как можно мягче поддакнул Егор Павлович, слегка оттаивая.

В конце концов, старика Рагузина можно понять. Кому же добровольно захочется спускаться вниз по Оби на баржах? Там грязь, толкотня, холод и нервы. Со спецконтингентом не повезло. Это не уголовники, не каторжники, привычные к трудностям этапирования. Это даже не раскулаченные: те-то умеют жить и работать, они выносливые. А деклассированные элементы, как дети малые, постоянно болеют, поносят, кашляют. Намучаешься с ними, пока до спецпоселений доберёшься. О том, что старшим конвоя на баржи назначен Александр Николаевич, довёл до сведения оперсостава сам товарищ Долгих, а приказы руководства не принято обсуждать за вечерним чаем.

Чусов порадовался, что останется с семьёй в Томске, но Рагузин тайком всё переиначил. Он уже с кем-то договорился, кому протелефонировал, в результате приказ товарища Долгих будет отменён. В запасе есть один день, точнее, сутки. Целых двадцать четыре часа. Приказ есть приказ. Его не отменили. Пока не отменили. Рагузину устно пообещали всё устроить. Товарищ Долгих должен понимать серьёзность обстановки. С другой стороны, Александр Николаевич стар, но хитёр. Он делает вид, что напился, а сам проигрывает все ходы. Чусов медленно взвешивал ситуацию. Можно пожаловаться на Рагузина, но это значит самому себе подписать смертный приговор. Придётся действовать по-другому, без хитростей. Егор Павлович подумал, как бы ни решили наверху, он вынужден будет подчиниться приказу. Если приказ товарища Долгих отменят и руководство отправит его в сопровождение, он пойдёт с баржами по Оби. Служба есть служба.

— Хорошая у тебя квартира, Чусов, хорошая, — мечтательно протянул Рагузин, — отсюда никуда выезжать не хочется. Ни за границу, ни вниз по реке. Сидел бы и сидел вот так, за кружкой спирта с самокруткой.

— Да, я и сам не понимаю, почему хозяева сбежали, — вырвалось у Чусова, но тут же прикусил язык. Слово вылетело случайно. Теперь не поймаешь. Хоть три капкана ставь.

— А за лучшей жизнью поехали, им здесь не понравилось, Егор Палыч, — хохотнул Рагузин, — таким, как они везде хорошо. Здесь раньше богатые евреи жили. Коммерсанты в трёх поколениях. Я знавал одного из них. Его в ГПУ допрашивали. После того допроса всей семьёй усвистали за границу.

— Как же их выпустили?

Егору Павловичу не понравилась двойственная характеристика бывших хозяев, словно Александр Николаевич на что-то намекал. Хитрый этот Рагузин, очень хитрый. Всё у него запутано, сложно, неясно, речь обрывистая, иносказательная. Слушаешь, слушаешь его, но не понимаешь, о чём говорит. Скажет слово, и только через неделю станет понятно, о чём хотел сказать.

— Евреи — народ смышлёный. Где жареным запахло, мигом с места снимаются — и только пятки засверкали, — закатился смехом Рагузин, — а ты что, жалеешь их, что ли? Этому еврею на допросе все зубы выбили, он сразу в штаны и наложил. Пугливый, хрен. Ну и ещё обиделись. Они церковь построили — евреи эти крещёные были — а наша родная власть ту церковь порушила и теперь на этом месте будет проспект Сталина! А им не понравилось. Теперь