Джеймс Клавелл - Тай-Пэн

– Вы попробовали коньяк, мистер Квэнс?

– Напиток безупречен, мой дорогой друг. Как грудки мисс Тиллман. – Он снял картину с мольберта и поднял ее над головой: – Ну, что скажете?

– О Шевон Тиллман?

– О картине! Клянусь всеми пузырями бурды из молока с пивом, как вы можете помышлять о заде записной красотки, когда перед вами шедевр? – Квэнс взял еще понюшку, поперхнулся, хлебнул из оловянной кружки с «наполеоном» и чихнул.

На картине акварелью была запечатлена сегодняшняя церемония. Тонко. Верно. И чуть-чуть сверх того. Без труда можно было разглядеть Брока и Маусса. Глессинг тоже был там с постановлением в руках.

– Что ж, картина хороша, мистер Квэнс, – сказал Струан.

– Пятьдесят гиней.

– Я купил у вас одну на прошлой неделе.

– Двадцать гиней.

– Не пойдет.

– Пятьдесят гиней, и я напишу вас зачитывающим постановление.

– Нет.

– Мистер Купер. Шедевр. За двадцать гиней.

– Не считая Тай-Пэна и Робба, у меня самая большая коллекция Квэнса на всем Дальнем Востоке.

– Черт возьми, джентльмены, я должен где-нибудь раздобыть хоть какие-то деньги.

– Продай ее Броку. Его тут прекрасно видно, – посоветовал ему Струан.

– Чума на вашего Брока! – Квэнс сделал очень большой глоток из кружки и пожаловался хриплым голосом: – Он отказался покупать, черт бы его побрал! – Он яростно потыкал в картину кистью, и Брок исчез. – Клянусь Создателем, с какой стати я должен дарить ему бессмертие! И на вас обоих мне тоже плевать. Я пошлю ее в Королевскую Академию. На вашем следующем корабле, Тай-Пэн.

– А кто оплатит фрахт? И страховку?

– Я оплачу, мой мальчик.

– Чем это, интересно?

Квэнс задумчиво разглядывал свое творение Он чувствовал, что даже в старости он по-прежнему сможет писать и достигать новых высот, его талант живописца не потускнеет.

– Так чем же, мистер Квэнс?

Квэнс надменно махнул рукой Струану:

– Деньгами. Серебром. Медью Долларами. Наличными!

– Вам кто-то открыл новый кредит, мистер Квэнс?

Но Квэнс ему не ответил. Он продолжал молча восхищаться картиной, зная, что подцепил рыбку на крючок и она уже не сорвется.

– Ну же, Аристотель, кто это? – настаивал Струан.

Квэнс сделал очередной глоток, взял еще табаку И чихнул. Потом прошептал с заговорщицким видом – Присядьте. – Он оглянулся, чтобы убедиться, что их никто не слышит. – Секрет – Поднял картину. – Двадцать гиней?

– Хорошо, – согласился Струан. – Но смотри, твой секрет должен стоить этих денег.

– А, Тай-Пэн, вы истинный князь среди нас. Хотите табаку?

– Не тяни, выкладывай!

– Похоже, что некая леди пребывает в полном от себя восхищении. Когда смотрится в зеркало. Без одежды. Я получил заказ написать ее в таком виде.

– Господи всеблагой и всемогущий! Кто?!

– Вы оба ее очень хорошо знаете. – Тут Квэнс добавил с притворной грустью: – Я поклялся не выдавать ее имени. Но ее попка силой моей кисти будет принадлежать грядущему. Она великолепна. – Очередной глоток из кружки. – Я... э-э... видите ли, настоял на том, чтобы ознакомиться с натурой. Целиком. Прежде чем согласился принять заказ. – Он поцеловал сведенные в щепоть кончики пальцев. – Божественна, джентльмены, прост божественна! А какая грудь! Боже милостивый, у меня едва не сделался приступ ипохондрии. – Еще один глоток бренди.

– Нам-то ты можешь сказать. Ну, кто это?

– Первое правило при адюльтере и при работе с обнаженной натурой – никогда не разглашай имени женщины. – Квэнс с сожалением прикончил содержимое кружки. – Но среди вас не найдется ни одного, кто не заплатил бы тысячи гиней, чтобы стать обладателем этого портрета. – Он поднялся на ноги, благодушно рыгнул, обмахнул платком сюртук, закрыл коробку с красками и поднял мольберт, бесконечно довольный собой. – Что ж, на эту неделю с работой закончено. Я зайду к вашему компрадору за тридцатью гинеями.

– Двадцать гиней, – отрезал Струан.

– Оригинал Квэнса с самым знаменательным днем в истории Востока, – презрительно покачал головой художник, – за сумму, которой едва хватит на бочонок «наполеона». – Он вернулся на свой баркас и сплясал джигу среди хора приветственных голосов, встретивших его.

– Господь вседержитель, но кто же? – произнес Купер после минутной паузы.

– Должна быть Шевон, – сказал Струан с коротким смешком. – Как раз такая затея, которая пришлась бы по душе этой юной леди.

– Никогда. Признаю, она взбалмошное создание, но не настолько же. – Купер бросил тревожный взгляд в сторону плавучего склада компании «Купер и Тиллман», где жила Шевон Тиллман. Она была племянницей его компаньона и приехала в Азию год назад из Вашингтона. За это время она стала первой красавицей в этой части света. В свои девятнадцать лет она была обворожительна, смела и представляла собой блестящую партию, но ни одному мужчине пока не удалось залучить ее – ни в постель, ни под венец. Ей сделали предложение все холостые мужчины Азии, включая Купера. Ему, как и всем остальным, она отказала и в то же время не отказала... держала на привязи, как вообще всех своих поклонников. Однако Купер не расстраивался, он знал, что рано или поздно Шевон будет его женой. В Азию под опеку Уилфа Тиллмана ее отправил отец, сенатор штат а Алабама. Он надеялся, что его дочь понравится Куперу, а Купер – ей, и их союз еще более упрочит семейный бизнес. Купер влюбился в нее без памяти, едва лишь увидел.

– Вот и прекрасно, тогда мы немедленно объявим о помолвке, – в восторге предложил Тиллман, узнав об этом.

– Нет, Уилф. Давай не будем спешить. Пусть она попривыкнет к Азии, да и ко мне тоже.

Поворачиваясь к Струану, Купер улыбнулся про себя. Такая дикая кошечка стоит того, чтобы ее подождать.

– Наверное, это одна из «юных леди» миссис Фортерингилл.

– Что ж, ее крольчата на все способны.

– Ну, конечно. Вот только они не стали бы платить Аристотелю за это.

– Деньги могла бы дать сама Старая Кобыла. Дело от этого только выиграет.

– «Дело» и без того процветает. У нее сейчас лучшая клиентура во всей Азии. Ты можешь представить себе эту Каргу дающей деньги Аристотелю? – Купер нетерпеливо подергал себя за бакенбарды, – Максимум, на что она может пойти, это расплатиться с ним натурой. А может быть, он просто шутит с нами?

– Квэнс шутит над кем угодно и над чем угодно. Но над своим искусством – никогда.

– Кто-нибудь из португалок?

– Исключено. Если она замужем, муж разнесет ей голову из пистолета. Если она вдова... хм, что ж, тогда всей католической церкви лежать в руинах. – Резкие черты его лица сложились в усмешку. – Я использую все возможности «Благородного Дома», чтобы выяснить, о ком он тогда говорил. Ставлю двадцать гиней, что узнаю это первым!