Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

родового сходства со своим родителем; к тому же шуты и всякое шутовство ему очень были нужны не столько по домашним, сколько по политическим причинам. С ними вместе он вел борьбу со старым порядком жизни, публично его осмеивал, составлял на него целые сатирические спектакли…

Шутов и шутовство особенно также любил и царь Иван Васильевич Грозный. Одною из главных утех его, говорит Карамзин, были многочисленные шуты, коим надлежало смешить царя прежде и после убийств и которые иногда платили жизнию за острое слово. Между ними славился князь Осип Гвоздев, имея знатный сан придворный. Однажды, недовольный какою-то шуткою, царь вылил на него мису горячих щей; бедный смехотворец вопил, хотел бежать: Иоанн ударил его ножом… Обливаясь кровью, Гвоздев упал без памяти. Немедленно призвали доктора Арнольфа. «Исцели слугу моего доброго, – сказал царь. – Я поиграл с ним неосторожно!» «Так неосторожно, – отвечал Арнольф, – что разве Бог и твое царское величество может воскресить умершего: в нем уже нет дыхания». Царь махнул рукою, назвал мертвого шута псом и продолжал веселиться[670]. В сопровождении шутов царь делал даже церемониальные поезды. Один итальянец, бывший в Москве в 1570 г.[671], рассказывает между прочим: «Царь въезжал при нас в Москву… впереди ехали 3000 стрельцов, за стрельцами шут его на быке, а другой в золотой одежде, затем сам государь». Однажды, издеваясь над поляками в лицо их посольству, он схватил соболью шапку с одного из их дворян, надел ее на своего шута и заставил его кланяться по-польски. Когда тот отвечал, что не умеет, то царь стал учить его, сам кланялся и смеялся. Быть может, особенное расположение Грозного к шутам и шутовству условливалось отчасти, подобно как и при Петре, причинами замаскированной борьбы с положениями своего времени или со своими личными врагами. Так, он заставил везти к Москве собранных в Новгородской области медведей одного опального архимандрита[672].

На пирах Грозного являлись шутниками и его любимцы из опричников-дворян, каков был, например, Василий Грязной. Когда в 1572 г. он вблизи Крыма на степном разъезде взят был в плен и писал о том государю, царь отвечал ему: «Что писал еси, что по грехам взяли тебя в полон: ино было, Васюшка, без пути середь крымских улусов не заезжати; а уж заехано, ино было не по объездному спати. Ты чаял, что в объезд приехал с собаками за зайцы… али ты чаял, что таково ж в Крыму, как у меня, стоячи за кушаньем, шутити? Крымцы так не спят, как вы, да вас, дрочон (неженок), умеют ловити… А что сказываешься великой (знатный) человек, ино что по грехам моим учинилось, и нам того как утаити. Что[673] отца нашего и наши бояре нам учали изменяли, и мы вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды. А помянул бы ты свое величество и отца своего в Олексине: ино таковы и в станицах езживали; а ты в станице у Ленинского был, мало что не в охотниках с собаками… И мы того не запираемся, что ты у нас в приближенье был, и мы для приближенья твоего тысячи две рублев дадим; а доселева такие по 50 рублев бывали». В своем ответе Грязной писал между прочим, что «заец не укусит ни одное собаки, а он укусил 6 чел. до смерти да 22 ранил; что было в Крыму собак изменников, он всех перекусал, и т. д. Да еще хочу у Владыки Христа нашего, чтоб шутити за столом у тебя (т. е. возвратиться в Москву). Мы, холопи, Бога молим, чтоб нам за Бога и за тебя голова положить, то наша и надежа… А яз холоп твой не у браги увечья добыл, ни с печи убился»[674].

Вообще такой шутливый, сатирический тон и такие шутливые разговоры были, кажется, характерною чертою в письмах Грозного, а следовательно, и в его отношениях к окружающим. Припомним его переписку со шведским королем, его послание в Кириллов монастырь… Очень естественно, что шуты при нем были в большом ходу.

Сын его, царь Федор, также всегда забавлялся шутами и карликами мужеского и женского пола, которые кувыркались перед ним и пели песни. Маскевич говорит, что вообще шуты представляли самую обычную утеху для наших предков, увеселяли их плясками, кривляясь, как скоморохи, на канате, и песнями, большею частию весьма бесстыдными[675]. Даже Тушинский царик имел при себе шута, Петра Киселева, с которым и побежал потом из Тушина. В смутное же время упоминается шут Иван Яковлев Осминка, который бывал у царя (Шуйского или Тушинского – неизвестно) всякий большой праздник[676].

Молодого царя Михаила Федоровича в первое время (с 1613 г.) потешал дурак Мосяга, также Мосей (Моисей), а в хоромах у матери царя, великой старицы иноки Марфы Ивановны, в Вознесенском монастыре жила дура Манка (Марья). В 1616 г. марта 28-го пятнадцать человек портных шили целый день «государевым потешникам» дураку Мосею однорядку в покромях, а дуре Манке – летник в сорочках[677]. До́лжно полагать, что эта одежда готовилась наспех, быть может, ко дню Светлого Воскресенья, которое в том году приходилось на 31 марта. В 1618 г. апреля 4-го, следовательно, также к Светлому дню (5 апреля), государь пожаловал «дураку Мосею однорядку суконную в разных цветах, с мишурным кованым кружевом, с шелковыми завязками и образцами (род запан с петлями); кафтан суконный из остатков разными цветы с такими же образцами и кружевом и с оловянными пуговицами; а дурке Манке дано государева жалованья шубка киндячная в трех цветах с оловянными пуговицами». В 1622 г. марта 18-го дурке сшита шапка из червчатой камки с мишурным кружевом. В 1624 г. сентября 15-го скроен летник в желтых дорогах гилянских с бархательными вошвами и с бобровою опушкою. В 1627 г. июня 9-го дурке Манке сшит опашень в два цвета, из червчатого и желтого сукна, с мишурным кружевом и оловянными пуговицами и к нему ожерелье накладное – медведок молодой.

В 1620 г. в товарищи к дураку Мосяге прибыл новый дурак Симонка, которому 12 июля государь велел сшить кафтан-терлик. Затем в 1624 г. прибыли еще два дурака – Исачка и Ивашка. В 1628 г. у государя является еще новый дурак, Семейка. В 1634 г. упоминается дурак Шамыра, а в 1636 г. появляется еще дурак Сергей. Шамыра – было, может, только прозвище того же Сергея или одного из упомянутых прежде[678].

Обыкновенный, можно сказать, мундирный наряд всех этих царских дураков был следующий: однорядка татарского покроя из червленого (красного) сукна с татарскими завязками, кафтан крашенинный лазоревый, опояска из покроми червленого или зеленого сукна; шапка черкасская (малороссийская) суконная зеленая с лисьим околом или колпак валеный с нашивкою; сапоги красные, телятинные, белье – рубашка и порты холщевые. Такой наряд по большей части они получали к Святой. Спали