Георг Эберс - Сестры

— Неужели вам еще доставляют удовольствие эти вечные процессии гуськом? — спросил юноша, развалясь на ложе и подложив руки под голову. — Лучше я стану так пить, как Аристарх, чем созерцать в продолжение нескольких часов это великолепное зрелище. Только при соблюдении двух условий спокойно и терпеливо соглашусь я скучать, как обезьяна в клетке: во-первых, если такое зрелище доставит удовольствие нашему римскому гостю, Публию Корнелию Сципиону, хотя, с тех пор как нас ограбил дядя Антиох, наши торжества нельзя и сравнивать с триумфальными шествиями, а во-вторых, если вы позволите мне самому принять участие в предполагаемой процессии…

— Ради меня, мой царь, — промолвил Публий, — не надо никаких торжественных процессий, особенно таких, на которые я обязан смотреть.

— А мне они всегда доставляют удовольствие, — сказал Филометр. — Я никогда не устану смотреть на красивые группы и веселые толпы людей.

— И я! — воскликнула Клеопатра. — Меня бросает в жар и холод, даже слезы выступают на глазах, когда торжество разгорается в полную силу. Такая громадная масса, повинующаяся одной воле, действует всегда внушительно. Капля воды, песчаное зерно, один камень — ничтожны каждый в отдельности, но миллионы их, соединенные вместе, образуют моря, пустыни и пирамиды. Так и тысячи людей вместе производят сильное впечатление. Я не понимаю, Публий Сципион, что тебя, обладающего такой сильной волей, не увлекает эта могучая соединенная воля!

— Да разве в народном празднике может быть речь о воле? — спросил римлянин. — Здесь всякий подражает другому и повторяет слова другого; я же люблю сам пробивать себе дорогу и подчиняться только законам и обязанностям, которые возложило на меня государство, мое отечество.

— Я с детства привык видеть эти зрелища, — сказал Эвергет, — с самых лучших мест, и судьба наказала меня за это равнодушием ко всему подобному. Но бедняки видят всегда только носы, кончики волос и спины участвующих, и потому-то они всегда и восхищаются зрелищем, которого не видят. Публия Сципиона, как вы слышали, это тоже не занимает. Что ты скажешь, Клеопатра, если я сам приму участие в моем празднике, я говорю моем, потому что он устраивается в честь меня. Это было бы ново и забавно.

— Я думаю скорее ново и забавно, чем достойно, — заметила с горечью Клеопатра.

— Но ведь это-то и должно быть приятно, — засмеялся Эвергет, — потому что ведь я не только брат; но и соперника всегда приятнее видеть униженным, чем возвеличенным.

— Ничто не дает тебе права говорить так, — сказал царь тоном сожаления и мягкого упрека. — Мы тебя любим и, чтобы забыть все старое, просим тебя даже в шутках не упоминать об этом.

— И не порочь своего достоинства как царя и звания ученого неуместным шутовством, — прибавила Клеопатра.

— Наставница, знаешь ли, что я придумал? Я явлюсь, как Алкивиад [43], со свитой женщин, играющих на флейтах, и с Аристархом, который должен будет изображать Сократа. Мне всегда говорят мои друзья, что у нас с Алкивиадом много общего и мы похожи друг на друга.

Публий окинул глазами бесформенное, окутанное в прозрачные ткани тело молодого царственного кутилы, вспомнил о стройном красавце — любимце афинян, которого он видел на Илиссе [44], и насмешливая улыбка тронула его губы.

Оскорбительная улыбка эта не укрылась от Эвергета. Ничего так не любил молодой царь, как слышать, что его сравнивают с питомцем Перикла, но он затаил про себя свою обиду. Публий Корнелий Сципион был ближайшим родственником самых влиятельных людей на Тибре, и хотя Эвергет сам был царем, но воля Рима довлела над ним, как роковая воля божества.

Клеопатра заметила перемену в брате и, чтобы не дать ему заговорить и отвлечь его мысли на другое, весело сказала:

— Значит, процессия не годится? Ну так придумаем другой праздник в честь дня твоего рождения! Лисий, ты должен быть опытен в таких вещах. Публий мне рассказывал, что в Коринфе ты всегда руководишь всеми представлениями. Что посоветуешь устроить, чтобы Эвергета развлечь и самим повеселиться.

Коринфянин несколько минут молча смотрел на свой кубок, медленно двигая его по мраморному столику между устричными паштетами и молодой спаржей, потом, видя устремленные на него вопросительные взоры всех пирующих, сказал:

— В больших торжественных процессиях при Птолемее Филадельфе, описания которых, составленные очевидцами, дал мне прочесть вчера Калликсен Агатархид [45], были представляемы народу различные события из жизни богов. Останемся и мы в этом великолепном дворце и изобразим сами красивые группы по образцу тех, которые древние художники написали или изваяли, нужно только выбрать что-нибудь менее знакомое.

— Чудесно! — с оживлением вскричала царица. — На кого больше походит мой могучий брат, как не на Геракла [46], сына Алкмены, как его изваял Лисипп [47]. Поставим жизнь Геракла по лучшим образцам, и роль героя везде будет предоставлена Эвергету.

— Я принимаю, — согласился юный царь, ощупывая свои мускулы на груди и на руках. — И мое согласие вы должны считать за честь, потому что победителю гидры часто не хватало должной рассудительности, и Лисипп, не без намерения, изваял его с маленькой головой на мощном туловище. Но ведь говорить я ничего не буду?

— Если я буду изображать Омфалу [48], сядешь ты у моих ног? — спросила брата Клеопатра.

— Кто же не сядет с восторгом у таких ножек? — отвечал Эвергет. — Не выберем ли мы еще что-нибудь другое, не совсем обыкновенное, как советует и Лисий?

— Конечно, есть известные вещи как для зрения, так и для слуха, — заметила сестра, — но только признанная красота всегда самая красивая.

— Позвольте мне, — заговорил Лисий, — указать вам на одну мраморную группу чудесной красоты и работы; едва ли кто здесь ее знает. Эта группа находится у источника моего родительского дома и много столетий тому назад сделана одним великим художником из Пелопоннеса. Публий был в восторге от этого произведения, и, судя по единодушным отзывам, она превосходна. Она изображает бракосочетание Геракла с Гебой. Богоравный герой сочетается браком с вечной юностью; по содержанию группа очень занимательна. Желаешь ты, мой царь, чтобы Афина Паллада и Алкмена [49] вели тебя на бракосочетание с Гебой?

— Почему же нет? — сказал Эвергет. — Только Геба должна быть красива. Но одно меня заботит, как мы добудем группу из твоего родительского дома до завтра или послезавтра? На память, без оригинала, такую группу трудно изобразить, и если рассказывают, что статуя Сераписа прилетела из Синопа в Александрию, и если в Мемфисе найдутся волшебники…