Сергей Зайцев - Рыцари моря

Здесь в глуши осмотрелись, вздохнули облегченно. Однако чувством полной свободы проникнуться не могли – обитель Соловецкая еще долго держала их; за годы заточения она проросла в них, стала им как болезнь, для излечения от которой требовалось время. И лекарства от этой болезни пока не знали. Никто из них даже не представлял, куда ему податься с наступлением весны. И даже Месяц, который не однажды говорил, что его путь лежит на север, ни разу не обмолвился о том, где конец его пути, – должно быть, он сам того не знал; как бы то ни было, но все спутники его согласились с иноком Хрисанфом, который сказал: «Для пташки, упорхнувшей из клетки, – повсюду желанные небеса. Можно и на север…». И больше не мучились этим вопросом; подумали, что Месяцу, водившему дружбу с самим Сильвестром, разумнейшим из разумных, – виднее с его высоты, с его семи пядей. А как надумали идти за Месяцем, так Соловки как будто отодвинулись далеко и ослаб их ярем.

Михаила и Фому, братьев, расспросили – кто они и откуда. Те рассказали о себе: родом они были из Твери, из семьи крепкого землевладельца, считавшегося одним из самых богатых горожан. Землевладение их было вотчинное – не казенное и не церковное, – и оттого отец их слыл человеком независимым. Также говаривали про него, что очень себялюбив, но это говаривали злые завистливые языки. Ни в земщине, ни в опричнине семейство Михаила и Фомы родственников и дружеских связей не завело, жили сами по себе. Службу государеву исправляли, ставя за себя наемных ратников. Но однажды над их домом взошла недобрая звезда: трое опричников, позавидовав их богатству, нагрянули к ним во двор и сделали обыск. Нашли за сусеком тайное письмо, якобы писанное отцом семейства в Литву к беглому князю Курбскому, донесли то письмо до государя… Отца в скором времени без всякого дознания казнили – руками тех же, кто подло подбросил ложное письмо. А Михаила и Фому, совсем юных отпрысков, услали в Соловки, в монастырские работы. Их крепкое хозяйство и вотчинные земли поделили между троими лихоимцами: первый из них был лжец, второй – неправедный судья, а третий – палач. И все они были любимцами и наушниками государя и исправно ему служили… Лелеяли мысль о мести Михаил и Фома, мечтали вернуться однажды в родную Тверь, в дом родительский, и свести с опричниками счеты – сосчитать до трех… трижды махнуть палашом… Месяц им сказал: «В том невелик прок – трем петухам кровь пустить. Головы свои только подставите, а на теплый шесток сядут другие петухи. Можно ли добиться правды в царстве бесчестных?..» Инок Хрисанф и Копейка поддержали Месяца: «Головы сложите, братья, а правды в этом деле не добьетесь». Самсон Верета предложил: «Оставайтесь лучше с нами». И они, поразмыслив, загнав обиды и желание мести в самый потаенный уголок души, остались пока; сказали, что рано или поздно возмездие совершится – святая вера в это порой только и остается честному человеку.

От Игната Кемлянина скоро узнали то, что уже всем было известно: игумен соловецкий Филипп возведен в Москве в верховный сан – сан митрополита. И узнали, будто сразу вышли у Филиппа трения с государем – в беседе о разделенном и истерзанном царстве; и будто Иоанн, проявив несвойственную ему в последние годы гибкость, уклонился от трений и спрятал свой гнев, – должно быть, понимал, что говорит с лучшим и добродетельнейшим из умов российских, – а только просил государь Филиппа не вмешиваться в дела мирские и делать исключительно свое дело, первосвятительское, быть для людей поводырем на пути к Господу. Филипп же якобы ответил, что все пути земные – это и есть пути к Господу; Филипп сказал – важно, с каким сердцем человек идет по этим путям. Но последнее слово в этом споре все же было слово царское – Иоанн, не повышая голоса, велел Филиппу замолчать. А в народе пробудилась надежда, что с добрым митрополитом посветлеет на Руси, что прекратятся бесконечные войны, сократятся поборы, что не будет больше преследований и истязаний безвинных, не будет казней и погромов, что остановятся бегущие в Литву. И действительно – как будто посветлело в царстве Иоанна; благодарный народ толпами повалил в церкви, народ теперь без страха гулял по улицам. А растленные любимцы государя весьма приуныли без казней и погромов, без пыток и насилия.

Еще говорили с Кемлянином в ските о царстве Аникея Строганова. Шагнул хваткий купец на восток до самого Урала и устремился он на запад – прочно стал на нарвской пристани, отвоеванной у Ливонии восемь лет назад. Торговал солью, хлебом, сибирской пушниной, лесом, воском. Бил но рукам, сговаривался с купцами голландскими и датскими, загружал трюмы ганзейских и английских кораблей, звал норвежца и франка к своему хлебосольному столу. Им нахваливал Строганов всемудрого царя Иоанна, который, видя далеко, больше других понимает, который живет сегодня завтрашним днем, и царство за царством прибирает к себе, собственных земель не теряя. Говорил Строганов, что порой от одного злого пользы больше, чем от дюжины добрых… То, что щепки летят, – говорил первый на Руси купец, – так это ничего, это потому, что лес валят. Никак без щепок нельзя!… Купец за дружеской доверительной чаркой по-свойски советовал гостям не прислушиваться к стукам на Руси и не пугаться – делу ихнему сей стук не помеха. «Через земля российские со всей Волгой сможете торговать и С Сибирью – сказочно богатой страной…» Быстро наладилось дело: с самого начала, от первых нарвских сделок, от ожившего нарвского плавания все торгующие стороны оказались в большом прибытке.

Про царя Иоанна, про его всемудрость, понятно, не согласились в ските, поскольку имели о нем свое помышление – соловецкое. Про строгановское же царство в царстве, про размах дела его слушали с удивлением, хотя прежде слышали не раз, что богатеям Строгановым нет равных в России. Не царских кровей – простой купец, не святой – человек человеком, не великан и не бессмертный. А вот голова!… Сам себе царь, сам себе пророк, ибо знает дело, знает нужды и слабости людей и умеет подчинять других своей воле.

Потом повел Кемлянин речь о нарвском плавании. Сказал, что и прежде было непросто торговать в Восточном море, а теперь и подавно, так как Ливонская война потрясла и пошатнула то, что казалось крепким, выстроенным на века, а то, что было слабым, доломала вовсе. И прибавилось у России недругов; тем недругам была не по нраву набирающая силу нарвская торговля, от которой Россия богатела и являла собой все более опасного для них соседа. Им была бы мила Россия, царство Иоанново – как царство тьмы, дикости и насилия, как черный монастырь, вместилище зла, где настоятелем – сам Сатана, а братия – бешеные псы, растаскивающие от плахи теплые кости. Хотелось бы недругам, чтобы Россия, приумножая собственное зло, сама же в себе от того зла и сгорела либо ослабла настолько, что ее, словно беспомощную овцу, они могли бы стричь два раза в год. Им нарвское плавание было, как будто нож в сердце, потому что по пути этому шли в Москву и ремесленники-мастеровые, и художники, и воины, а также оружие, книги – знания из которых, как недруги полагали, россияне немедленно употребляли против них же. Путь через Нарву уже становился кратчайшим путем в Персию и Индию – по дорогам все той же ненавистной России. Корона Польская и король шведский объединились в море против тех, кто ходил торговать в Нарву, и для разбоя наняли особых людей, каперов, что означает по-голландски – захватчики. Эти каперы, преимущественно немцы и фламандцы, стерегли корабли на морских путях вблизи берегов Ливонии и на подходе к Нарве и топили те корабли или отнимали товар. По этой причине многие купцы уже боялись торговать с Россией, многие, отказавшись от выгод, забыли про нарвский путь, а тех, кто еще ходил, становилось все меньше. Смельчакам приходилось сбиваться в большие караваны, чтобы при случае всем вместе обороняться от каперов. Однако и караваны подвергались нападениям; бывало, что приходили они в нарвский порт потрепанные и с большими потерями. Российская торговля чахла, а недруги оттого испытывали много радости. Недремлющим оком оглядывали Восточное море поляки из Риги и Данцига. Шведы из Ревеля писали Иоанну ласковые письма. Правой рукой вручали те письма послам, а левой щедро одаривали морских разбойников; думали – слеп Иоанн, думали – не видит он их тайной игры. Мечтали Нарву у русских отнять.