Валерий Елманов - Иоанн Мучитель

Во всяком случае, недавний узник не раз вздрагивал от испуга, когда глаза встречного прохожего вдруг начинали пристально всматриваться в его лицо. Чувствовалось, что человек начинает что-то припоминать и лихорадочно ворошит свою память вопросом: «Где-то я уже видел этого мужика, вот только где?» Казалось, еще немного, и в голове у него окончательно прояснится.

Холодный пот ручьем тек по лопаткам Иоанна, стекаясь к пояснице и заставляя нервно передергиваться, а Малюта, тоже заподозрив неладное, уже стрелял глазами по сторонам — нет ли кого поблизости, чтоб, если доведется применить нож, так не осталось видока.

Но тут человека, который с ними говорил, словно кто-то незримый с маху тюкал по голове обухом, и он начинал «плыть». Говор его становился более медлительным, а то и невнятным, глаза туманились будто после доброй чары хмельного меда, да не одной, а пяти или шести. Становилось заметно, что какая-то неведомая пленка, словно воловий пузырь в окнах господских изб, затягивала пространство между Иоанном и встречным прохожим, да так прочно, что он даже не в силах был разглядеть, кто вообще стоит перед ним.

Заканчивалось же это обычно тем, что человек переводил взгляд на Малюту и — тот по-прежнему оставался в рясе — почтительно просил у него благословения. Гришка важно благословлял, неторопливо крестя, и величаво протягивал руку для поцелуя, после чего следовало неизменное торопливое прощание.

Правда, такого рода встреч было немного — за все время не больше трех или четырех, но ведь были. И как знать, если бы не помощь небес, то, может, они бы закончились совершенно иначе, а встречный вспомнил бы, на кого столь удивительно похож тот мужик, случайно попавшийся ему на проселочной дороге.

Конечно, само по себе сходство личин не предосудительно, и ни в одном судебнике наказания за такое сходство не сыскать, так что «Держи! Хватай! Вяжи!» никто бы кричать не стал, но… пойдет слух, а он — штука ядовитая. Невесть каким путем, но он разлетается с такой скоростью — куда там государеву гонцу, хотя и ждут последнего на каждом яме свежие лошадки.

И можно смело поручиться, поставив в заклад хоть сотню рублевиков против драных портов, что спустя всего пару-тройку дней о диковинном мужике будут непременно знать в столице. А там весточка непременно дотянется до проклятого Подменыша, и уж он-то сразу поймет, что это за мужик и почему так похож на государя, а также куда направляется и с какой целью. Вот тогда все — пиши пропало, и на всю затею, которая и без того имела ничтожные шансы на успех, можно смело ставить крест.

Им жутко везло и в Москве. Ведь кто-то же подтолкнул под бок самого Иоанна, когда они остановились подле кружала, и кто-то шепнул ему в ухо: «Здесь на ночлег попросись». Малюта сказать такого не мог — он вообще, едва они дошли до столицы, стал жаться к Иоанну, словно побитая собака, напуганный жутким многолюдьем и разноголосьем. К тому же он стоял справа, а шептали с другой стороны.

Были и тут встречи, при которых все повторялось точь-в-точь как на пути к Москве. Вначале настороженный взгляд, попытка припомнить, и… вновь туманно плыли глаза прохожего. Таких уже в первый вечер случилось целых две, а сколько произошло бы, коли некто неведомый и не иначе как ангел, приставленный всевышним к божьему помазаннику, не подсказал заглянуть в кружало.

Там-то они и отсиживались все эти дни в уютной каморке наверху, щедро снабжая веселого балагура Корнея полновесным серебром, которое прихватили, уходя из избушки. А звон серебра кабатчик Корней любил превыше всего на свете. Не зря он имел прозвище Три Руки — уж очень он любил грести под себя деньгу, да так ловко у него это получалось, будто у него и впрямь имелось три руки.

Несмотря на словоохотливость, Три Руки умел крепко держать язык за зубами, если дело касалось его интересов, а потому и не бедствовал. Тати всех мастей хорошо знали, что быстрее всего сбыть краденое — отдать его Корнею. Три Руки был прижимист, вечно жаловался на бедность, за ворованную вещь давал от силы пятую часть ее подлинной стоимости, а то и вовсе десятую, но зато расплачивался всегда чистоганом и сразу, в крайнем случае — на следующий день.

А еще Корней умел ладить с властями. И тут речь шла не о щедрой мзде подьячим Разбойного приказа, которые чуяли, что за народец гулеванит в его кружале. Три руки еще и подсоблял им, мимоходом сдавая кое-кого из мелких да залетных, чтоб потом никто не стал за него мстить. Так что рассчитываться на следующий день с удачливым воришкой ему приходилось не всегда — иной раз тот вместо ожидаемого загула оказывался в Пыточной.

Три Руки и их с Малютой хотел поначалу сдать. Мелькнуло у него в голове такое, но почти сразу его кто-то отвлек, а потом такой мысли у него почему-то больше не возникало.

Водились у Корнея и девки, причем на любой вкус, только деньгу выкладывай. А уж в постели такие проказницы — библейского Голиафа, попадись он им темным вечерком, и то к утру приморили бы. Три Руки, чуть ли не в первый же день их пребывания у него, предложил Иоанну сразу пятерых на выбор, и узник, плюнув на все, позволил себе слегка разговеться после долгого воздержания. Правда, удержать себя сумел и в разгул не ударился — помнил о главном, успокаивая себя мыслью, что вначале надо сделать задуманное, а уж потом этих баб у него будет пруд пруди. Потому он на другой день, облюбовав себе местечко поблизости от Фроловских ворот, уселся там и застыл в ожидании.

Кстати, и тут не обошлось без вмешательства потусторонних сил. На третий день у Иоанна, истомившегося в бесплодном ожидании выезда Подменыша, где-то ближе к полудню стали неудержимо слипаться веки, и он уснул да так крепко, что чуть не подскочил на месте, когда кто-то крикнул у него над ухом: «Вот он!» Конечно, народу кругом — страсть, крикнуть мог любой, москвичи — они вообще народ горластый, но Иоанн почему-то был убежден, что предупредивший его тоже был оттуда, сверху.

Узник пригляделся к гордо гарцевавшему впереди кавалькады всаднику и… рванулся с места — уж больно много злобы скопилось в душе супротив треклятого Подменыша. Хорошо, что его вовремя удержала за плечо цепкая рука Малюты, иначе он непременно бы все загубил. Шли-то совсем за иным — посмотреть, как он ныне выглядит. То, что глава коротко острижена, а у самого Иоанна давно не чесанные патлы торчат во все стороны — оно понятно. Это исправить легко. Борода же — дело иное. Тут приглядеться надо, прежде чем ее ровнять.

И вновь хорошо, что Малюта рядом был. Он-то и подметил отличия. Иоанну же не до того было — уж больно злоба душила.

Не оставляли их небесные силы и потом, уже во время поджогов. И трут с кресалом не подводил, и погода сушью баловала, и в полном безветрии откуда ни возьмись вдруг поднимался столь нужный ветерок, чтобы раздуть робко занимающийся огонек и споро, чуть ли не за считанные мгновения, превратить его в бушующее пламя, яростно пожирающее все окрест себя.