Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей

Ознакомительный фрагмент

— Какие новости из Рима? — спросил Лепид, лениво подходя к ним.

— Император устроил роскошный пир для сенаторов, — сказал Саллюстий.

— Добрая душа! — заметил Лепид. — Говорят, он никого не отпускает, не исполнив просьбы.

— Может быть, он позволит мне скормить раба моим рыбкам? — оживился Саллюстий.

— Едва ли, — сказал Главк. — Тот, кто оказывает благодеяние одному римлянину, всегда делает это за счет другого. Будь уверен, что каждая улыбка, которую вызывает милость Тита, исторгает слезы из сотен глаз.

— Да здравствует Тит! — воскликнул Панса, услышав имя императора. — Он обещал назначить квестором моего брата, который промотал свое состояние…

— … и хочет теперь нажиться за счет народа, мой милый Панса, — продолжил Главк.

— Правильно, — согласился Панса.

— Выходит, и от народа бывает польза, — заметил Главк.

— Конечно, — отвечал Панса. — Ну, мне пора, пойду осматривать казначейство, там надо кое-что починить.

И эдил торопливо удалился, а за ним потянулся длинный хвост просителей, которые выделялись в толпе своими тогами.

— Бедный Панса! — сказал Лепид. — У него никогда нет времени развлечься. Благодарение богам, что я не эдил!

— А, Главк! Ну, как живешь? Весел, как всегда! — сказал Клодий, подходя.

— Ты пришел принести жертву Фортуне? — спросил Саллюстий.

— Я каждый вечер приношу ей жертвы, — отозвался игрок.

— Не сомневаюсь. Ни один человек не принес больше жертв!

— Клянусь Геркулесом, здорово ты его поддел! — воскликнул Главк со смехом.

— Вечно ты рычишь, как пес, Саллюстий! — сказал Клодий сердито.

— Ничего удивительного, потому что, когда я с тобой играю, мне всегда выпадает «пес», — отозвался Саллюстий.

— Будет вам! — сказал Главк, беря розу у стоявшей рядом цветочницы.

— Роза — символ молчания, — сказал Саллюстий. — Но я предпочитаю видеть ее только за пиршественным столом.

— Кстати, на будущей неделе Диомед дает большой пир, — сказал Саллюстий. — Ты приглашен, Главк?

— Да, я получил приглашение сегодня утром.

— И я тоже, — сказал Саллюстий, вынимая из-за пояса четырехугольный кусочек папируса. — Смотрите, он приглашает нас на час раньше обыкновенного: значит, будет что-то необычайное.

— Еще бы! Он богат, как Крез, — сказал Клодий, — и перечень яств у него на пиру длинен, как эпическая поэма.

— Ну ладно, пойдемте в термы, — сказал Главк. — Сейчас там весь город, Фульвий, которого вы так любите, прочитает свою новую оду.

Молодые люди не заставили себя просить, и все направились к баням.

Хотя общественные термы, или бани, были предназначены скорее для бедных граждан, чем для богатых, у которых дома были собственные купальни, все же это было излюбленное место встреч и отдыха людей всех сословий, любивших праздность и веселье. Бани в Помпеях, конечно, сильно отличались и своим устройством и внешним видом от огромных и сложно устроенных римских терм; да и вообще есть основания считать, что в каждом городе Римской империи бани отличались некоторым своеобразием архитектуры. Это почему-то смущает ученых, — как будто до XIX века архитекторы и мода не знали капризов! Приятели вошли в бани через главные ворота с улицы Фортуны. У портика сидел сторож, и перед ним стояли два ящика — один для денег, а другой для билетов. Здесь же были скамейки, на которых сидели люди различных сословий; другие, исполняя предписания лекарей, быстро прогуливались вдоль портика, время от времени останавливаясь поглядеть на бесчисленные объявления о зрелищах, играх, распродажах, выставках, написанные краской на стенах. Но больше всего было разговоров о предстоящих играх в амфитеатре, и каждого, кто подходил, засыпали вопросами: не посчастливилось ли Помпеям, и не появился ли какой-нибудь чудовищный преступник, не было ли какого святотатства или убийства, чтобы эдилы могли бросить негодяя на растерзание льву; все прочие, менее редкостные увеселения казались детской забавой в сравнении с таким счастьем.

— Мне кажется, — сказал веселый человек, который был ювелиром, — что император, если он так добр, как говорят, мог бы прислать нам какого-нибудь еврея.

— А почему бы не взять одного из этой новой секты назареев? — сказал какой-то философ. — Я не жесток, но безбожник, который не признает самого Юпитера, не заслуживает милосердия.

— Мне все равно, во скольких богов человек верит, — сказал ювелир, — но отрицать всех богов просто чудовищно.

— И все же я думаю, — возразил Главк, — что эти люди не совсем безбожники. Говорят, они верят в какого-то бога или, вернее, в будущую жизнь.

— Ты ошибаешься, дорогой Главк, — сказал философ. — Я говорил с ними: они засмеялись мне в лицо, когда я завел речь о Плутоне и Аиде.

— О боги! — воскликнул в ужасе ювелир. — Неужели эти злодеи есть и в нашем городе?

— Да, есть, хоть их и немного. Но их секта собирается тайно, и невозможно узнать, кто к ней принадлежит.

Когда Главк отошел, один скульптор, который очень любил свое искусство, с восхищением посмотрел ему вслед.

— Ах, — сказал он, — выпустить бы его на арену — вот это была бы натура! Какие руки и ноги! Какая голова! Ему бы быть гладиатором! Сюжет… да, сюжет, достойный нашего искусства! Отчего его не бросят на растерзание льву?

Тем временем римский поэт Фульвий, которого его современники провозгласили бессмертным и о котором, если бы не этот рассказ, так никто и не вспомнил бы в наш равнодушный век, подошел к Главку:

— А, мой милый афинянин, мой добрый Главк пришел послушать, как я буду читать оду! Какая честь — ведь ты грек, чей язык сам по себе поэзия. Как мне тебя благодарить? Конечно, это пустяк, но я, может быть, буду представлен Титу, если заслужу твою похвалу. О Главк! Поэт без покровителя — все равно что амфора без ярлыка: вино может быть превосходным, но никто его не похвалит! Что говорит Пифагор? «Фимиам — богам, а хвала — людям». А значит, покровитель — это жрец поэта: он доставляет ему хвалу и почитателей.

— Но ведь все Помпеи тебе покровительствуют, и каждый портик — твой алтарь.

— Да, люди здесь очень добры, они не скупятся на похвалы. Но они лишь жители маленького городка… А я надеюсь на лучшее!.. Войдем?

— Конечно. Мы теряем время, а ведь могли бы уже слушать твою оду.

В этот миг из бань в портик вышло человек, двадцать, и раб, стоявший у двери, которая вела в узкий коридор, впустил Фульвия, Главка, Клодия и еще целую толпу друзей поэта.

— Жалкое зрелище в сравнении с римскими термами, — сказал Лепид презрительно.