Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

— Добрый вечер, — повторил он и поклонился. Хансиро кивнул в ответ. Это был Тюбэй, глава местных отокодатэ. Хансиро однажды уже встречался с ним, когда выручал из скользкой ситуации одного молодого повесу, который задолжал крупную сумму денег главе профессиональных игроков округа Хондзё.

— Итак, Тоса, сегодня вы здесь не для того, чтобы улаживать делишки желторотого модника.

— Нет. — Хансиро оценил цепкость памяти Тюбэя, припомнившего незначительную историю многолетней давности.

— Больно видеть, как в наши дни сыновья забывают заветы отцов, а внуки и вовсе не помнят своих дедов, — с улыбкой сказал старшина «храбрецов».

— Вы совершенно правы, — вежливо согласился Хансиро. — Кстати, это одна из причин, которая привела меня в Хондзё. Мы с Гадюкой только что обсуждали некоторые пункты постановлений о том, как следует совершать кровную месть.

— А, указы «собачьего сёгуна»!.. — ухмыльнулся Тюбэй. — «Возмездие семейному врагу не должно сопровождаться бунтом», — старшина отокодатэ говорил тихо, но его голос все равно казался неестественно громким. За какой-то из соседних стен залаяла собака.

— Нет ли поблизости места, где мы могли бы поговорить наедине? — спросил Хансиро.

— Есть, как не быть.

Тюбэй зажег фонарь и провел Гадюку и Хансиро задами узких улочек к большому, открытому с двух сторон навесу, под которым находилась его тесная, заставленная поделками мастерская. Хансиро сел на грубо отесанное кипарисовое бревно, из которого Тюбэй мастерил балку. Гадюка и Тюбэй уселись, скрестив ноги, на кучу ароматных стружек, снятых с этого бревна учениками Тюбэя. Вокруг собеседников теснились штабеля досок и опорных столбов, приготовленные для заказчика, на постройке дома которого сейчас работал Тюбэй.

— Это не уличная потасовка. В деле участвуют люди чести, твердо решившие исправить этот мир, рассчитавшись за гнусное злодейство, — медленно произнес Хансиро.

— Я не дурак, Тоса. — Тон Тюбэя оставался дружеским, плотник показывал, что не считает себя всерьез оскорбленным. Но он перестал улыбаться. — Я знаю, о ком идет речь.

— Кто еще знает?

Тюбэй усмехнулся:

— Гадюка сказал только мне, но все догадываются. Эдо два года ждал этой ночи.

— Если так, то, возможно, тот, на кого нападут, тоже о чем-то подозревает?

— Не больше, чем всегда. Уже два года Кира отовсюду ждет опасности, как кот, засунувший голову в мешок. Он редко высовывается из дома. — Тюбэй любовно погладил свои усы. — У моей жены есть родственник, торговец рисом. Он говорит, что Кира разоряется на еде для своих дополнительных охранников. Только недавно он отослал часть лучников Уэсудзи обратно в Адзабу, должно быть для того, чтобы его сын какое-то время содержал их сам.

— Если бы Кира поступил достойно и вспорол себе живот или хотя бы обрил себе голову и стал служителем Будды в искупление своего греха, народ мог бы стать к нему добрее.

— Смягчить сердце важней, чем обрить голову, — отозвался Тюбэй. — А сердце Киры жестоко, каким было всегда. Даже среди нас, жалких горожан Эдо, есть много таких, кто с радостью увидит, как он поплатится за свои дела.

— Это дело не для простых людей, — сказал Хансиро, сурово глядя на старшину отокодатэ, чтобы тот как следует усвоил его слова. — Участие простолюдинов ляжет пятном на честь тех воинов, о которых мы говорим. Это понятно?

— Да, Тоса. Понятно, — ответил Тюбэй.

Плотник встал, подошел к выходу из-под навеса и, стоя в прямоугольном пятне лунного света, взглянул вверх:

— Мой старый добрый друг Гадюка предложил мне прогуляться с вами по улицам и полюбоваться луной. — Тюбэй раскинул руки, словно обнимая сияющий диск, потом повернулся к Гадюке и Хансиро и спросил: — Идем?

Весь следующий час Тюбэй показывал Хансиро, какие ворота между улицами остаются открытыми, а какие запирают, где есть удобные места для наблюдателей и какие из переулков кончаются тупиками. Кроме того, он познакомил Хансиро со сторожами ворот и с группой пожарных, выполнявших ночной обход. На прощание пожарные подарили Хансиро два коричневых форменных плаща.

Хансиро вернулся к гостинице и вошел в нее через маленькую боковую дверь, которую за плату оставил для него открытой дежуривший ночью слуга. Стараясь ступать тихо, он миновал тускло освещенный коридор и добрался до своей комнаты.

Там он скинул поношенную одежду, обернул бедра лучшей — белой — сатиновой повязкой, потом надел новую нижнюю рубаху из шелка сорта хабутаэ, черно-белый шелковый халат и черные хакама. Священное дело, в котором ему предстояло участвовать этой ночью, требовало полной чистоты — чистоты сердца, ума, тела и одежды.

Переодевшись, Хансиро встал на колени у постели и нежно дотронулся до бедра Кошечки.

— Пора? — Кошечка, еще не вполне проснувшаяся, провела рукой по своей голове, на которой за эти шесть дней вырос черный пушок.

— Да.

Она встала, плотнее запахнула свой стеганый спальный халат, потом подошла к письменному столику и написала на листке бумаги то, что не решалась произнести вслух: «О чем ты говорил с сэнсэем?»

Пока Хансиро энергично водил по бумаге кистью, Кошечка опустилась на колени и завязала его обмотки.

«Я предложил ему свои услуги, и он принял их. Мы будем следить за домом Киры и предупредим Оёси, если кто-нибудь попытается добраться до Уэсудзи».

«Гадюка что-то замышляет». Почерк Кошечки выдавал ее тревогу, она боялась, что постороннее вмешательство может нарушить планы мстителей.

«Я знаю».

Хансиро отложил кисть и помог Кошечке завязать шнуры ее хакама. Потом он три раза обернул длинный пояс вокруг ее талии. Наклонившись, чтобы завязать пояс воинским узлом «стрекоза», Хансиро перегнулся через плечо Кошечки и шепнул ей на ухо:

— Он и старшина ремесленников Хондзё показали мне подходы к дому Киры, пока ты спала. Но они понимают, что не должны вмешиваться.

Одевшись, Кошечка накрыла свою бритую голову большим платком, уложила его складками вдоль щек и завязала под подбородком. Хансиро сжег благовонную палочку в своем покрытом черным лаком шлеме, имеющем форму мелкой чаши. Если сегодня дела пойдут плохо, если в квартале Хондзё начнется бой и враги отрубят его голову, она будет издавать приятный запах.

Потом воин и княжна Асано зажгли благовония перед алтарем, стоявшим в скромно украшенном шкафчике. Сложив ладони и склонив головы, они помолились Амиде Будде и божеству — покровителю воинов и вместе прочли «Алмазную сутру»:

Все сущее подобно сну, видению, пузырю на воде или тени.

Подобно оно росе и подобно молнии.

Таково все видимое.

После молитвы заговорщики сожгли свои записки. Хансиро засунул за пояс мечи, надел плащ пожарного, привязал к поясу шлем, а колчан укрепил на спине, так чтобы оперение стрел вздымалось у него над головой пышным веером, и