От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Вячеслав Алексеевич Никонов

class="p1">«Мир, как и весна, наконец-то пришли в Россию, и иностранцу, утомленному российскими зимами и российскими войнами, остается лишь надеяться, что приближающийся политический сезон не будет слишком похож на русское лето, чересчур скоротечное и слабо выраженное». Кеннан утверждал, что усиление мощи России произошло не за счет внутренних факторов силы – демографический и промышленный потенциал не сильно изменился по сравнению с довоенным временем, – а как следствие «разрушения мощи соседних стран». Когда закончится война на Дальнем Востоке, у Москвы впервые в истории не будет соперника в Евразии из числа великих держав, а под ее контролем окажутся огромные территории за пределами СССР.

Кеннан считал основными такие факторы новой ситуации:

1. Русские не смогут успешно сохранять свою гегемонию на всей территории Восточной Европы без помощи Запада.

2. Сотрудничество с Россией, которого ожидает американский народ, «вовсе не является существенным условием сохранения мира во всем мире, поскольку существует реальное соотношение сил и раздел сфер влияния».

3. У Москвы нет причин для военной экспансии в глубь Европы. Опасность для Запада представляют «коммунистические партии в самих западных странах, а также иллюзорные надежды и страхи, присущие западному общественному мнению».

В аналитическом докладе американского посольства в Москве от 19 мая содержались и более конкретные положения: «Никто так хорошо не понимает критического характера настоящего военного периода, как советские лидеры. Они вполне отдают себе отчет, что именно в период всеобщей политической и социальной неустойчивости, последовавшей за мировой войной, могут быть созданы контуры будущего устройства мира, которые со временем обретут постоянный характер. Они придают большее значение решениям, принятым в ближайшие недели, чем даже возможным резолюциям будущей мирной конференции. Ведь с советской точки зрения решения последней во многом можно предопределить сейчас, если ковать железо, пока оно горячо».

Госдеп в то время соглашался с самыми жесткими оценками советской политики: «Русские предприняли шаги к усилению своего контроля над Восточной Европой. Они заключили двусторонние договоры о сотрудничестве с поляками в Люблине (несмотря на наши возражения), с правительствами Югославии и Чехословакии. Они предприняли односторонние действия по формированию правительства Австрии, действовали независимо в Румынии, Болгарии и Венгрии, не проводя консультаций с американскими и британскими представителями в этих странах. Отдельное экономическое соглашение было заключено с Румынией, которое сделало возможным осуществление советского контроля над румынской промышленностью и которое прервало торговые связи Румынии с остальным миром. Русские отказались от американо-британских предложений о проведении открытого обсуждения политической ситуации в Румынии и выборов в Болгарии. Эти действия противоречат Крымской декларации о свободной Европе, причем Большая тройка согласилась объединить свои усилия и помочь освобожденным народам решить их насущные политические и экономические проблемы при помощи демократических методов. Восточная Европа в действительности представляет собой советскую сферу влияния».

В информационном бюллетене говорилось также, что роспуск Коммунистического Интернационала (Коминтерна) не имел никаких практических последствий: ни одна из его бывших страновых секций не исчезла, напротив, все они активизировали свою деятельность.

В Вашингтоне шли активные обсуждения с участием Грю, Гарримана и Форрестола о целесообразности ревизии ялтинских договоренностей и по Дальнему Востоку, коль скоро СССР нарушает договоренности по Восточной Европе. Подробнее об этом мы поведаем ниже. Пока же скажем, что речь шла об ограничении ранее согласованных советских прав в Порт-Артуре и Дальнем, получении дополнительных уступок по Маньчжурии и Корее, а также об использовании Курильских островов военной авиацией США. Соответствующий запрос за подписью Грю был направлен военному министру Стимсону 12 мая.

Стимсон ответил, что вступление СССР в войну с Японией по-прежнему «будет иметь глубокие военные последствия», а Соединенные Штаты в любом случае не в состоянии воспрепятствовать занятию названных территорий Красной армией (за исключением Курильских островов, причем ценой «неприемлемых потерь американских жизней»). В итоге отход от ялтинских позиций был ненадолго отложен.

Трумэн, пишет известный американист Виктор Леонидович Мальков, «лучше многих оценил тот факт, что у Москвы все еще сохранялись дипломатические отношения с Токио и в случае возникновения крайнего напряжения в связке США – СССР могло произойти сближение между Москвой и Токио. А тогда из почти военного союзника СССР легко мог превратиться вновь в нейтральную державу, заинтересованную скорее в затяжке войны на Дальнем Востоке, чем в ее быстрейшем завершении».

Ну а кроме того, те немногие в администрации, кто знал о ядерной программе, полагали: если столкновение с Советским Союзом окажется неизбежным, пусть оно лучше произойдет после обретения США атомного оружия.

А до этого события оставались уже считаные недели. Ядерная программа США оставалась тем «слоном в комнате», о котором предпочитали не говорить все те, кто по долгу службы отвечал за отношения с СССР. Но о возможном влиянии бомбы на послевоенный мир много думали и говорили в своем кругу ученые, задействованные в Манхэттенском проекте, как называлась американская атомная программа.

Уже в конце 1944 – начале 1945 года ученые в лаборатории в Лос-Аламосе начали высказывать нравственные сомнения в отношении создания атомной бомбы. В мемуарах физика Роберта Уилсона описаны многочисленные споры его коллег, которые собирались на квартирах и рассуждали на такие темы, как «Что это ужасное оружие сделает с миром?», «Хорошо или плохо мы поступаем?», «Разве нам безразлично, как его используют?». Вскоре эти встречи принимали все более формальный характер, несмотря на возражения Оппенгеймера, который был против того, чтобы лезть в политику.

Физик Луис Розен запомнил обсуждение посреди дня в актовом зале вопроса: «Правильно ли поступит страна, применив такое оружие против живых людей?» Выступил и сам руководитель проекта Роберт Оппенгеймер, который заявил, что они как ученые не имеют большего права определять судьбу бомбы, чем рядовые граждане. Химик Джозеф Хиршфельдер вспоминал про такую же дискуссию в деревянной часовне Лос-Аламоса воскресным утром в начале 1945 года, когда Оппенгеймер красноречиво доказывал, что бомба, возможно, положит конец всем войнам, поскольку все будут сознавать чудовищные последствия ее применения. Так же тогда думал и Нильс Бор.

В марте сорок ключевых участников проекта собрались в лекционном зале, чтобы обсудить «роль атомной бомбы в мировой политике». Оппенгеймер вышел на сцену и заявил, что самой большой ошибкой было бы оставить сведения об атомном оружии тайной, прежде всего от Советского Союза. Если такое произойдет, то следующая война окажется неизбежной, и она будет с применением ядерного оружия. Но в любом случае следует довести дело до полевых испытаний. Важно, чтобы создаваемая Организация Объединенных Наций начала свою деятельность с размышлений о факторе бомбы.

Ученые верили в здравый смысл Рузвельта и в ООН, которая положит конец всем прежним представлениям о войне. Оппенгеймер убедил коллег продолжить работу. Уилсон напишет: «К