Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

то глубина этого беспокойства должна быть ощутимой: принуждение должно было бы нанести ущерб его “этическому я” (sittliche Person), выражаясь словами Высшего административного суда (Bundesverwaltungsgericht). Трибуналы утверждали, что в Германии “естественно” иметь идиосинкразию к убийству, но ее можно преодолеть с помощью силы воли. “Естественные” отказники от военной службы по соображениям совести в этот момент спрашивали: “…несмотря на Аушвиц?”157 Группы самопомощи давали советы кандидатам, чего ожидать и как подготовиться к трибуналу: быть пунктуальным и выглядеть уверенным, “нужно усвоить свою позицию”; “чуть-чуть актерства не повредит – позвольте эмоциям немного выплеснуться”. Кандидаты могли прибегнуть к типовым вопросам и утверждениям. “Что вы чувствуете, если смертельно ранили нападавшего?” Еще один частый вопрос касался тираноубийства: “Поддержали бы вы убийство опасного диктатора, такого как Гитлер, или, возможно… даже совершили бы его сами?”158

Учитывая все еще широко распространенную идею о том, что содержание 1960-х сводились лишь к конфликту поколений, стоит подчеркнуть, что многие участники сопротивления пользовались поддержкой своих отцов. Молодой печатник из Мюнхена – первый в своей фирме, зарегистрировавшийся в 1961 году в качестве отказника, – выбрал отца в качестве свидетеля, чтобы подтвердить свою честность; тот потерял на войне обоих братьев и согласился, что любая война и любая подготовка армии к ней – преступление. Десять лет спустя студент, увлекшийся политикой из-за Вьетнама, благодарил своего отца, участвовавшего в войне, за то, что тот воспитал его антимилитаристом; он также был благодарен своим учителям, бывшим военнопленным, за то, что они познакомили его с кровавой стороной войны. В целом родители и сверстники были более важными проводниками на пути к отказу от военной службы по убеждениям, чем внепарламентская оппозиция159.

Группы поддержки советовали кандидатам записать свои собственные доводы против войны, объединив личную трагедию, убеждения и эмоции в единую моральную автобиографию. Одно письмо 1976 года могло служить образцом. Его автором был отказник, родившийся в 1955 году. Боль войны была частью его биографии с раннего детства. Его дяди погибли, сражаясь в России и Франции, отец вернулся из лагеря для военнопленных. “Этот факт, – говорилось в письме, – сделал идею войны ужасной для меня, потому что война убила тех, кого я хотел бы любить как своих дядюшек”. Когда он сказал отцу, что подумывает подать заявление об отказе от военной службы по убеждениям, его отец “внезапно заплакал – я впервые видел его таким. Никогда раньше я не был с ним так близок”. Отец сказал ему, что гордится им. Ненасилие, добавил сын, было частью его воспитания. Даже когда во время поездки в Англию на него напали бандиты, он не стал сопротивляться: первоначальная ненависть переросла в жалость к нападавшим. Чтение вслух антивоенных стихов Курта Тухольского заставило его заплакать перед подругой (“А если они придут и будут угрожать тебе пистолетами! Не уходи… Никакой воинской повинности! Никаких солдат! <…> Ты – будущее! Земля твоя! Стряхни с себя оковы крепостничества. Если захочешь, будешь свободен”, 1922). Письмо отказника завершалось документальным подтверждением его социальных обязательств. Он работал волонтером в местном молодежном центре: “Мы считаем себя альтернативой дорогим и дурацким дискотекам и барам”. В будущем он видел себя социальным работником и уже прошел стажировку в больнице, где ему пришлось лицом к лицу столкнуться со страданиями людей: “Я часто чувствовал такое уныние”. Так перед трибуналом обнажалась чувствительная душа160.

Конечно, не все кандидаты могли убедительно изложить свои эмоциональные побуждения, и не у всех были в наличии погибшие дядюшки и плачущие отцы. Процент отказов был высоким – в 1969 году трибуналы на первом же этапе отклонили заявления половины кандидатов. В решениях прослеживалась тенденция отдавать предпочтение привилегированным студентам перед их менее образованными и бедными сверстниками и, следовательно, противоречие нормативному принципу равенства, лежащему в основе всех конституционных прав.

Церкви были обеспокоены процедурой. Кандидаты должны были доказать, что они всегда были противниками войны и, по сути, большими “этическими пуристами”, чем сами католическая и протестантская церкви, которые на протяжении веков проводили различие между “справедливыми” и “несправедливыми” войнами. Духовные наставники оказались в неловком положении, беспокоясь из-за того, что устный допрос поощряет лицемерие и отталкивает молодых граждан от государства.

К 1970 году в обеих церквях возникли глубокие разногласия. С одной стороны, протестантский армейский епископ Герман Кунст и католический епископ Франц Хенгсбах диагностировали отказников как “болезнь общества”. Кунст был убежден, что только у каждого третьего кандидата есть “истинные соображения совести”; остальные были рады вообще уклониться от службы. Таким образом, трибуналы играли жизненно важную роль в отделении подлинных отказников от уклонистов. С другой стороны, все большее число христиан требовало отменить трибуналы161.

В 1977 году социал-либеральная коалиция Гельмута Шмидта уничтожила трибуналы и заменила их требованием отправить обычную открытку с выражением отказа, без необходимости указывать какие-либо причины. Христианские демократы взбунтовались и обратились в Конституционный суд, который признал решение с открытками нарушением Основного закона. В праве на отказ говорилось, что людей нельзя заставлять применять оружие “против своей совести”, а не то, что они могут выбирать между военной и гражданской службой по своему усмотрению. Совесть поэтому нужно было как-то проверять. В 1983 году был достигнут компромисс. Устный допрос отменили, но письменное обоснование было сохранено; только от тех отказников, которых уже призвали в армию, продолжали требовать и то, и другое.

Резкий рост числа отказников по соображениям совести – 6 тысяч заявлений в 1967 году, 27 тысяч в 1971-м и 70 тысяч в 1977-м – поднял еще один острый вопрос: возможно, гражданская служба стала такой привлекательной потому, что она была “мягким” вариантом? По закону эти два вида службы считались эквивалентными. Некоторые христианские демократы предлагали переселить всех протестующих в казармы, другие хотели, чтобы они рубили деревья и расчищали болота – такие лесные работы были, по сути, нормой для их коллег в Норвегии, Великобритании и США, но ассоциация с нацистской службой труда сделала такой подход политически невозможным. Продление срока службы рассматривалось как способ отличить настоящих отказников от уклонистов, особенно после того, как устный допрос отменили. В 1984 году правительство Коля продлило гражданскую службу на пять месяцев по сравнению с пятнадцатью месяцами в армии. В Конституционном суде против этого снова выступил Бёкенфёрде, на этот раз ссылаясь на соображения равенства: более длительная служба рисковала заклеймить отказников по убеждениям как трусов или менее достойных граждан. Однако принцип эквивалентности также подвергся нападкам со стороны лиц, отказывающихся от военной службы по убеждениям, и их друзей в церквях. Существовала огромная разница между службой в армии с ядерным оружием и службой