В тот день… - Симона Вилар

Ознакомительный фрагмент

седины бородой. Подле него толстуха в красиво расшитом повое[45], хитро поглядывающая на Озара. Рыжий мальчонка-отрок сидел сбоку на столе, свесив ноги в расшитых сапожках. У одной из подбор галереи устроился на широких перилах темноволосый кудрявый молодец – этого Озар признал: вечный смутьян и задира в Киеве, Радко, младший брат Дольмы. Бывал он раньше на капище, пока то не порушили, Озар его запомнил – часто зубоскалил Радко над священнодействиями волхвов, но на требы обычно не скупился.

На лавке под стеной сидел смуглый черноволосый богатырь с выбритым затылком и длинным густым чубом. Он ссутулился, опершись лбом на сцепленные руки. На волхва лишь на миг глянул, сверкнул смоляными глазами с посеченного шрамами лица и снова опустил голову, словно в великой беде. Озар догадался, что это хазарин, страж Дольмы. Сказывали, что он предан ему, как пес, жутко свиреп, но с рук хозяина едва ли не ел. А еще ведун обратил внимание на щуплого плешивого мужика с бороденкой острым клинышком. Видел, как этот мужичок при его появлении весь встрепенулся, глаза расширились, будто в испуге, и стал пятиться, пока не осел на лавку у стола. Ишь как затрясся, дышит словно после бега. Что-то с этим плешивым неладно. Чего это он так дрожит?

Тем временем Добрыня шагнул вперед и положил руку на плечо волхва, как будто он был его закадычным другом.

– Это Озар, волхв с капища, какое ранее стояло над днепровскими кручами. Служил он Перуну Громовержцу, требы богатые принимал. А теперь жить у вас будет и вызнает, кто мог быть той змеей подколодной, какая своего господина и благодетеля порешить могла.

– Да не наши это! – почти пошла на Добрыню толстуха в повое. – Наши бы никогда такого не сделали. Мы ведь креститься все дружно пошли в тот день. Так господин Дольма велел – и мы не перечили. А ты… Как не стыдно наших тебе уличать, а, воевода?

Добрыня засмеялся и отступил. Ему ли спорить с бабой-дурой? Но Озар отметил, что эта хоть и одета прислугой, но раз голос подает, то цену себе знает. В таких живущих своим миром семьях дворовые часто считались едва ли не родней.

– Вот пусть Озар и разберется. Он ведун великий, – с нажимом произнес Добрыня.

Озар тем временем все поглядывал на дрожавшего мужичка с клинообразной бородкой. Заметил ли Добрыня, как тот странно себя ведет? Обычно он все замечает.

Но сейчас Добрыню отвлекли. Наблюдал, как калека Вышебор из своего кресла требовал, чтобы вдова Мирина ушла с главного места от стола.

– Что ей, бесплодной вдовице, тут верховодить? Она уже бывшая жена. Пусть теперь забирает свое приданое… или что ей там положено по брачному ряду, да убирается к себе в глухомань древлянскую. Таково мое слово, ибо я теперь главный, как старший брат Дольмы нашего!

– Ты не был главным, Вышебор, еще с тех самых пор, как Дольма в силу вошел, – неожиданно подал голос простецкий мужик с широкой пегой бородой и носом-репой. – Сам ведь когда-то признал, что пусть все хозяйство на Дольме будет, а ты тем временем гонял коня невесть где в походах.

– А ну замолчи! – повернувшись всем корпусом, крикнул Вышебор. Ноги его были неподвижны, но торс крепкий, ручищи сильные, едва не поднял себя, упершись о поручни кресла. – Ты кто вообще такой, Лещ, чтобы мне указывать? Ты раб бывший, от рабыни рожденный!

Но Лещ неожиданно огрызнулся:

– Меня еще, когда ты бесштанником бегал, отец твой Колояр освободил от рабства! Или забыл? И я столько служил этому дому, что имею право высказываться. Или думаешь, что теперь все в усадьбе по-твоему будет? Может, ты и брата своего порешил, желая все заграбастать?

Вышебор рот открыл, чтобы ответить, но поперхнулся в ярости, зашелся злым шипящим выдохом, оскалился. А Лещу хоть бы что, смотрит себе. Но тут Леща заслонил от Вышебора крупный парень с таким же простецким лицом и пышными рыжими усами. Поднял руки, успокаивая Леща:

– Будет тебе, батя, будет! Такое еще скажешь… Вышебор-то калека!

– Вот и не ему теперь тут править. А Мирине нашей, голубушке. Да скажи им, жена! – повернулся он к решительной бабе в повое.

Но та сейчас сдержалась и лишь стреляла глазами то на хозяйку, то на Добрыню, то на гневно ругавшегося Вышебора.

Тут вперед вышел важный, хорошо одетый муж – в опушенной куницей шапке, несмотря на жаркий день, зеленого сукна кафтане, подпоясанном дорогим кушаком – ни много ни мало из настоящего шелка привозного.

– Угомонитесь, люди! – сказал громко и степенно. – Добрыню бы постыдились. Наши дела – наша забота. Чужим их показывать не стоит.

– А дела-то действительно наши! – рявкнул на него Вышебор. – И не тебе, тиун Творим, указывать тут, как и кому себя вести. А то скажу слово стражу Моисею, и он враз тебя за ворота выдворит. Он Дольме служил, а теперь мне подчиняться будет! Я главный тут.

При этих словах Вышебора хмурый черночубый мужчина на миг поднял голову, взглянул на калеку удивленно, а потом снова понурился. Но Озару показалось, что он спрятал под длинными вислыми усами легкую усмешку.

«Похоже, заявление старшего Колояровича огорошило хазарского стража, – понял ведун. – Ведь изначально именно на этого… как там его… Моисея говорили, что хозяина он погубить мог. И именно его чуть не схватили на берегу, когда он окровавленное тело Дольмы вытащил из вод Почайны. Но теперь выходит, что Вышебор уже не считает хазарина виновным и даже намерен оставить его себе служить».

Тут красавица Мирина негромко сказала:

– Зря гонишь меня, Вышебор Колояров сын. Ибо мне теперь род ваш продолжать. – И добавила, подбоченившись: – Я дитя ношу от мужа моего, Дольмы благоверного!

Настала такая тишина, что можно было понять – удивила собравшихся прекрасная вдовица. Она же важно посмотрела сперва на Добрыню, потом на остальных. А те застыли, будто весть о том, что у молодой бабы дитя будет, ну просто чудо какое-то невиданное.

Мирина торжествующе улыбалась, переводя взгляд с одного на другого. Посмотрела красавица и на Озара, с вызовом и словно с невольной игривостью, – знала вдова Дольмы, как хороша собой. А у волхва и впрямь дыхание перехватило. Ох и краса! Ишь какие глаза, ну чисто барвинки сине-лиловые! Над ними темные брови вразлет, как крылья ястреба, а кожа такая нежная и чистая, что кажется, будто светится. Длинные косы Мирины соболиного оттенка были уложены на голове венцом и покрыты не обычным повоем, а серебристой сеткой, расшитой мелким жемчугом, длинные ажурные серьги свисали почти