Гэри Дженнингс - Ярость ацтека

Ознакомительный фрагмент

– Вы говорили с дядей о приобретении титула? – спросила Изабелла, прикрыв рот шелковым веером.

– Да, в этом отношении все идет хорошо, – покривил я душой. – А что ваш отец, вы уже сообщили ему, что собираетесь выйти за меня замуж?

Ее веер затрепетал.

– Отец хочет, чтобы я вышла замуж за графа или маркиза.

– Тогда я куплю герцогский титул.

Ее смех снова зазвенел, как колокольчик. Герцогские титулы не продавались вообще. Можно было стать маркизом: он по рангу считался ниже герцога, но выше графа. Однако на самом деле важен был сам факт принадлежности к титулованному дворянству, а не то, какой именно у человека титул.

– Отец присмотрел мне в супруги одного маркиза. Но, Хуан, даже выйдя за него замуж, я вовсе не перестану благоволить вам.

Она одарила меня кокетливой улыбкой и с показной скромностью похлопала ресницами, после чего продолжила:

– Да, вы вполне можете остаться моим возлюбленным, если поклянетесь никогда не жениться и боготворить одну только меня.

Моя грудь выпятилась от мужского тщеславия.

– Сеньорита, вы никогда не выйдете замуж ни за кого, кроме меня, потому что я убью любого, кто попытается жениться на вас.

– Боюсь, сеньор, что в таком случае вы будете очень заняты, поскольку меня добиваются буквально все мужчины в Гуанахуато.

– Только слепой не пожелал бы вас.

Однако Изабелла прервала мои комплименты, указав на приближавшегося всадника:

– Если не ошибаюсь, это слуга, который ухаживает за вашими лошадьми?

И правда, Пабло, мой vaquero, спешил в нашу сторону на муле.

– Сеньор, ваш дядя очень болен.

7

А ведь недаром с самого утра меня одолевали дурные предчувствия!

К тому времени, когда я вернулся с Пабло домой, туда уже слетелась целая стая стервятников: все дальние родичи, понаехавшие в колонию из Испании и вечно выпрашивавшие подачки. Как и обычно, я не обратил на них внимания: мы росли и воспитывались порознь и ни с кем из них меня ничто не связывало.

Когда объявили о моем прибытии, из дядиной комнаты выглянул доктор. Он загородил дверь, не давая мне войти.

– Вам нечего там делать. Ваш дядя очень плох. Я сказал бы, он при смерти.

– Тем более я должен его увидеть.

Лекарь отвел глаза.

– Он не желает вас видеть.

– Но почему?

– Не знаю. И вообще, ваш дядюшка попросил, чтобы к нему привели его духовника.

Донельзя удивленный и смущенный, я отправился на конюшню проведать своих лошадей. Как странно: дядя Бруто умирает и не хочет видеть меня... Конечно, мы не были с ним особенно близки, но, кроме множества надоедливых попрошаек, столпившихся сейчас в прихожей, у меня не было в колонии других родственников. Неужели дядя так и покинет сей мир, не попрощавшись со мной?

Озадачивала и его внезапная хворь: насколько мне помнилось, Бруто всегда отличался отменным здоровьем, и недуги его сторонились. После прихода священника я снова поднялся на верхний этаж и стал дожидаться в комнате, смежной с его спальней. Вскоре священник вышел, но, вместо того чтобы рассказать, как обстоят дела, молча уставился на меня широко раскрытыми глазами, некоторое время постоял так с отвисшей челюстью и ушел. Уже из окна я увидел, как духовник дядюшки припустил по улице так, будто за ним по пятам гнались те адские псы, которые преследовали меня в ночных кошмарах. Интересно, и куда это его понесло? Разве долг священника заключается не в том, чтобы находиться у постели умирающего, напутствуя и утешая несчастного, пока тот не отдаст Богу душу?

Доктор выглянул было из спальни, но, увидев, что я сижу в прихожей, моментально нырнул назад, захлопнув за собой дверь.

Dios mío, да что же такое стряслось с миром? Неужто Земля перестала вращаться вокруг Солнца? Или небо готово обрушиться? В тот момент, пожалуй, ничто бы меня не удивило.

Прихватив кувшин вина, я снова спустился в конюшню, чтобы потолковать со своими лошадками. Когда Пабло сообщил мне, что прибыл алькальд, Луис де Вилль, я лишь недоуменно пожал плечами. То, что сам градоначальник поспешил к смертному одру моего дяди, было неожиданно, однако все, происходившее в тот день, противоречило логике.

Спустя несколько минут Пабло доложил мне о прибытии коррехидора.

Надо же, сначала градоначальник, потом главный чин юстиции! С чего бы это местным чиновникам торопиться к постели моего умирающего дядюшки? И уж тем более странно, что меня, единственного его родича, у которого он, между прочим, служил управляющим, туда не пускают. Между тем если и есть в этом доме действительно важная персона, так это я, Хуан де Завала, а вовсе не дядюшка Бруто. Его смерть не сулит городу особых перемен: умер один управляющий, найму другого.

Я решил напомнить этим невоспитанным глупцам, что они имеют дело не с мальчишкой, а с гачупино, причем с одним из богатейших людей в Гуанахуато.

Когда я вошел, вся эта компания – доктор, священник, градоначальник и коррехидор – толпилась в прихожей. Они словно по команде обернулись и уставились на меня, как мне показалось, с некоторым ужасом.

– Бруто де Завала мертв, – возгласил сеньор Луис де Вилль, наш алькальд. – И сейчас он пребывает в руках Всевышнего.

«Или El Diablo», – подумал я.

И тут алькальд вдруг схватил меня за руку и потащил из комнаты.

– Мне надо поговорить с вами наедине.

Я последовал за ним на кухню, где сеньор де Вилль уставился на меня так странно, словно увидел впервые.

– Хуан, я знаю вас с детства, – начал он.

– Верно, – согласился я.

– Так вот, перед кончиной Бруто пожелал поговорить со всеми нами и рассказал удивительные вещи.

– Вот как. Плохие новости? – осведомился я. – Надо думать, дядюшка признался, что дурно управлял моими делами. Насколько все плохо? Неужели я разорен?

– Нет... – Алькальд отвел глаза в сторону. – Тут совсем другое...

– Да в чем дело? Ну же, говорите!

– Вы не Хуан де Завала.

8

Это нелепое заявление поневоле вызвало у меня смех.

– Ну что ж, если я не Хуан де Завала, то и вы не дон Луис де Вилль, не алькальд Гуанахуато.

– Вы не понимаете! – Градоначальник чуть было не сорвался на крик. – Вы не тот, кем себя считаете!

Я покачал головой.

– Стало быть, вы утверждаете, что я – это уже и не я? Как вы себя чувствуете, сеньор алькальд?

– Нет, я не так объяснил. Вы – это, конечно, вы, но... вы не Завала. Бруто сперва признался в совершенном грехе священнику, а потом попросил нас выслушать его исповедь на смертном ложе.

– Что еще за исповедь?

– Более двадцати лет тому назад Антонио де Завала и его жена...

– Мои мать и отец, – вставил я.

– Брат Бруто и его невестка высадились в порту Веракрус вместе со своим маленьким сыном Хуаном. Бруто тоже их сопровождал. До Халапы они не добрались: все трое подхватили страшную болезнь – желтую лихорадку, именуемую в здешних краях vomito negro, и умерли.