Юрий Вронский - Странствие Кукши. За тридевять морей

– Уа-а! Уа-а!

Из сумрака мовницы показывается улыбающееся морщинистое лицо:

– Поди, полюбуйся! До чего черен! Настоящий вороненок!

Низко поклонившись притолоке, Кукша шагает в сумрак мовницы. Кручина, худенькая, бледная, лежит на лавке, прикрытая холстиной, недвижная, как покойница. Вада качает кричащего младенца, разговаривает с ним, как заправская баба.

– Смотри! – говорит она Кукше, кивая на младенца. – Прямо вороненок! Нравится? Сейчас-то глаза у него мутные, синие, а будут черные…

Кукша не знает, нравится ли ему «вороненок». У младенца сморщенное красное личико, зажмурепные глаза – как Вада разглядела, какого они цвета? – и разинутый в крике рот. Он похож на всех младенцев, каких доводилось видеть Кукше. На Кручину он непохож. Похож ли на Грима? Кукша не сказал бы этого с уверенностью. Разве что волосы черные и жидкие, как у Грима… и брови черные, чего у новорожденных обычно не бывает…

Удивительно: все кругом говорят и ведут себя так, словно само собой разумеется, что Кукша – отец новорожденного! Вон и девчонка, прибегавшая за Кукшей в поварню, – судя по ее крику, она ничуть не сомневается в его отцовстве. Даже Вада разговаривает с Кукшей как с отцом Вороненка, хотя уж она-то знает, кто отец.

– Подержи его! – предлагает она.

Кукше страшно взять младенца на руки, он не умеет обращаться с детьми, а младенец так мал и беспомощен! Но он все-таки берет его и младенец мгновенно затихает. Перед Кукшей снова всплывает то, чего он никогда не забудет: Сван хватает такого же черноволосого младенца за ножку и высоко подбрасывает его… Кукша слышит пронзительный женский крик… и крепче прижимает к себе Вороненка.

Он решает крестить его, не откладывая. Вернув младенца Ваде, он идет за Город, где на пустоши растет много вереса[201]. Там он находит вересинку с подходящим прямым перекрестьем сучков, срезает ее купленным в Ладоге ножом, очищает от коры, обстругивает – так, чтобы все четыре конца были одинаковой толщины, и крест готов. Остается сделать на верхнем конце зарубку и привязать крученый льняной гайтан[202]. Запах вересовой смолы напоминает ему запах ладана в церкви, и он нюхает крест, глубоко вдыхая почти церковное благовоние.

Тем временем волховские купцы успели поблагодарить князя Рюрика за гостеприимство, стаскивают корабли на воду и отплывают домой, в свои посады. Остальные корабельщики терпеливо ждут Кукшу. Меж тем Кукша хлопочет в мовнице, он наливает в лохань тепловатой воды, трижды, как учил его священник Константин Философ, погружает в нее свой наперсный крест и трижды обращается к Богу:

– Благослови, Господи, воду сию!

А потом окунает вниз лицом Вороненка и произносит:

– Крещается раб Божий Андрей во имя Отца… Аминь!

Подняв из воды истошно орущего Вороненка и дав ему отдышаться, он снова окунает его и произносит:

– Сына… Аминь!

Наконец окунает Вороненка в третий раз и произносит:

– Святаго Духа. Аминь!

Теперь он зовет на помощь женщин, все вместе они насухо вытирают и пеленают Вороненка. После того Кукша берет ножницы для стрижки овец и отстригает на темени новорожденного черную прядь.

Глава восьмая

В НЕРЕВЕ ШУЛЬГУ УЖЕ ЖДУТ

Еще в Киеве Шульга мечтал, что Кукша по дороге в родные Домовичи проведет хотя бы зиму у него на Волхове. Пожить вместе – это всегдашняя мечта всех юных друзей. А с того дня, как Вада явилась друзьям днепровской русалкой, он привык думать, что к ним присоединится и Вада… Но жизнь редко дарит одни радости. Девушка, похоже, прячется от друзей.

– Вада с нами не поплывет? – спрашивает Шульга.

– Не знаю, – отвечает Кукша.

Прежде чем отплыть от Нова-города, Кукша прощается с княгиней Ефандой. Он просит ее передать письмо, которое киевские евреи послали с ним сюда, на Волхов, Рюрикову рабу по имени Авраам. Он со вчерашнего дня не знает, как это сделать, где найти этого Авраама, на усадьбе у князя Рюрика такое множество всяких строений!

Вчера на пиру он спрашивал про Авраама у служанок, разливавших пиво, но ни одна из них никогда не слышала такого имени. Княгиня Ефанда обещает непременно передать письмо. К удивлению Кукши, она даже сообщает, что Авраам – ее друг. Она просит Кукшу навещать ее. Ей не идет быть печальной, но сейчас она печальна и не скрывает этого.

– Мне здесь совсем невесело, – говорит она, – я часто вспоминаю, как замечательно нам с сестрами жилось когда-то у отца! Да ведь и ты, кажется, там не скучал? Ты помнишь конунга Хальвдана Черного?.. А здесь… Если бы не Авраам, я бы в Волхов бросилась! Жаль, что ты не принял Олегова приглашения провести у нас зиму… Но все равно – не забывай меня!

От берега один за другим отчаливают два корабля. На берегу стоит стройная сильная женщина и машет вслед кораблям белым платком. Вады рядом с ней нет… Кукша и Шульга молча сидят на веслах. Все понятно и без слов. Гребцы обращены лицом к Нову-городу, поэтому они видят княгиню Ефанду, пока она не покидает берег.

Через несколько мгновений корабли плывут уже порознь: один – вдоль правого берега в Славно, так называется посад на правом берегу на Славенском холме, а другой, на котором Шульга с Кукшей, – наискосок к левому берегу.

Их корабль плывет к здешнему Торгу, к стоящему на берегу громадному недремлющему Волосу За Торгом виднеются кровли посада с названием Прусы. Жители посада тоже зовутся прусы.

Здесь должны покинуть корабль прусские мужи, которые, как и неревские, и славенские, когда-то бежали отсюда после разгрома Водимова мятежа, страшась мести князя Рюрика. Те, кому не доводилось возвращаться домой после многолетнего изгнания, может быть, и не поймут, что испытывают сейчас эти видавшие виды мужи, почему у них, бородатых, с обветренными задубелыми лицами, на глазах блестят слезы.

На берегу толпится множество народа, как будто здешние жители прознали о возвращении своих скитальцев и вышли встречать их.

Впрочем, здесь Торг, а на Торгу всегда толпится народ…

Однако с приближением к берегу у скитальцев к волнению примешивается удивление: лица всех людей, стоящих на берегу, обращены к реке, хотя на реке как будто не происходит ничего особенного…

Наконец становится ясно, что все глядят на их корабль.

И вот корабль с разгона утыкается в берег, корабельщики привычно выскакивают и вытаскивают его на песок.

Объятия, поцелуи, слезы, смех, рыдания… Вскоре выясняется, что прусы ждут своих изгнанников здесь, на берегу, еще со вчерашнего дня, всю ночь жгли костры – и для сугрева, и, на всякий случай, для знака корабельщикам.