Юрий Вронский - Странствие Кукши. За тридевять морей

Кукше – тоже.

Когда Кукша исповедовался своему духовнику игумену Стефану после ночной стычки со Свербеевыми людьми, игумен Стефан легко и без оговорок отпустил ему грех, назвав его действие вынужденным. Игумен даже привел место из Евангелия, где Спаситель заповедал ученикам Своим любить друг друга, как Он Сам возлюбил их. А дальше, сказал игумен, там следуют такие слова: нет большей любви, чем душу свою положить за други своя.

И все-таки Кукше очень хотелось бы никогда больше не совершать этого вынужденного греха, сколь бы ни был он простителен в глазах милосердного Господа.

Ивар и дружинники разговаривают по-прежнему тихо, но Кукше удается кое-что разобрать. Один из дружинников говорит:

– Да и что за корысть нам их убивать?..

Остальные единодушно его поддерживают.

– Мы рады, – говорит Ивар, вставая в челне, – что не пролилось крови! От души желаем тебе и твоим спутникам счастливого пути!

Видно, что у Ивара камень с души свалился, прочие преследователи тоже искренне рады такому обороту дела, ведь здесь, на кораблях, у них и кроме Кукши с Шульгой немало друзей. Преследователи разворачивают свои челны и быстро удаляются вниз по реке. Вскоре их челны пропадают за речной излукой.

Во время разговора с Оскольдовыми дружинниками корабли изрядно снесло течением, корабельщики налегают на весла, чтобы хоть отчасти наверстать потерянное. К тому же воздух уже начинает густеть от сумерек и надо успеть, прежде чем на землю падет тьма, добраться до удобной стоянки.

Глава вторая

ГНЕЗДОВСКИЕ ВАРЯГИ

На третий день пути ближе к закату взору корабельщиков открывается посад Гнездово с длинными варяжскими домами. Над каждым домом видна непременная струйка дыма – в варяжском доме устраивают очаг, а не печь: печь протопили, так чтобы среди уголья нигде не оставалось белого пламени, и закрыли волоковые окна, в очаге же огонь поддерживают день и ночь.

Путники вытаскивают корабли на берег и поднимаются к посаду. Кукша оглядывает окрестность – по обе стороны Днепра уходят вдаль заросшие лесом холмы, чем они дальше, тем синее. В стороне от посада возвышаются несколько курганов, один совсем свежий – еще не успел зарасти травой.

По дороге ильменьские торговые люди рассказывали, что Гнездово – поселение отнюдь не случайное, оно имеет особое значение для торговых людей. Плывешь ли ты из Варяжского моря в Русское рекой Двиной или через Ильмень-озеро, то есть все равно из варяг в греки, тебе Гнездова не миновать. А из самого Гнездова и до Волги недалеко – переволок суда с верховьев Днепра на Вазузу – считай, что ты на Волге. Теперь плыви себе вниз по течению до самого Булгара, стольного города Булгарского царства. Там большой торг, знаменитый рабынями. «Отроков вези в Корсунь, а девок – в Булгар», – говорят бывалые купцы.

Гнездово и само по себе – известное торговое место, рассказывают ильменьские. Жители его весьма богаты, поскольку берут пошлину со всех, приезжающих на Гнездовский торг. Торгуют здесь всякой всячиной, но главный товар – невольницы. Привозят их и проезжие варяги, и прусы, и чудь, и люди словеньска языка – все, кому недосуг плыть со своим товаром за более высокой ценой в Булгар. Здешние варяги покупают невольниц для перепродажи. Накопится побольше живого товара, и отправляют его в Булгар.

Три раза в году – зимой, весной и осенью – в Гнездове бывает большой торг. Сейчас, верно, уже начался осенний. Но когда торга нет, а ты оказался в Гнездове и хочешь что-нибудь продать, это не возбраняется – торгуй себе на здоровье, только плати десятину гнездовскому торговому старейшине.

Жители в Гнездове – большей частью варяги. А жены у них самые разные: словенки, полочанки, древлянки, чудинки и прочие. Однако варяжек среди них нет. Варяги, поселившиеся здесь недавно, живут надеждой разбогатеть и вернуться домой – в Данию, в Поморье, в Норвегию или в Швецию. Но редко кто возвращается – обзаводятся семьей, хозяйством, и трогаться с места как будто уже и незачем. Есть и такие, что родились здесь, а у иных и отцы – здешние уроженцы, для всех этих Гнездово – родина.

У ильменьских торговых людей в посаде есть добрые знакомые, ильменьские располагаются у них с новыми друзьями, с которыми их сблизила пережитая вместе недавняя опасность. Кукша идет с ильменьскими в дом к богатому норвежцу Гриму. Приезжих встречает высокий сутулый человек, черноглазый, чернобородый, с насупленными черными бровями, с лысиной, окруженной жидкими черными космами. Это и есть норвежец Грим.

Узнав, что с приезжими девушка, которая никому из них ни жена, ни невеста, ни наложница, Грим кликает бледную, худенькую служанку и велит ей устроить девушку в женском доме. Кукша замечает, что служанка беременна. Она чуть старше Вады, у нее золотистые волосы и светлые глаза, глядящие куда-то мимо людей. Лицо ее застыло в безысходной тоске. При виде этого печального лица у Кукши сжимается сердце, и он мысленно дает служанке имя «Кручина». Кукша смотрит ей вслед – он смотрит на рабыню, а не на господина, чьим гостеприимством ему предстоит воспользоваться, что, быть может, не совсем вежливо…

Взгляд Грима не назовешь приветливым, однако ведет он себя как радушный хозяин, громким голосом приглашает гостей в дом, рассаживает по лавкам, старых знакомых поближе к очагу, велит служанкам принести и поставить вдоль лавок столы, что незамедлительно исполняется.

Делая дело, служанки, как водится, заигрывают с гостями, получая увесистые шлепки по выпуклым местам. Вскоре среди них Кукша снова видит Кручину с застывшей печалью на лице, от которой щемит сердце. Кручина отвела Ваду в женский дом и вернулась помогать своим товаркам.

На столах появляется броженый мед, сыр, копченая рыба и вяленое мясо, словене от себя ставят корчаги с вином, и начинается пир в честь встречи. От крепкого меда и заморского вина усталые путники быстро хмелеют, откидываются на лавки, благо не надо никуда идти, и засыпают.

После варяжского меда Кукше худо спится, на рассвете он выходит из дома и слоняется по усадьбе. Сразу видать, что усадьбой владеет рачительный хозяин – по усадьбе уже деловито снуют рабы и рабыни, иные несут лохани с пойлом и кормом для скотины, иные, согнувшись, тащат на спине огромные, сплетенные из лубяных полос корзины с сеном.

Поодаль от усадебных построек виднеется овин, над ним курится дымок, там же, невдалеке, крытое гумно. Из гумна доносится веселый перестук цепов, оттуда же на волокушах отвозят в сторону от гумна обмолоченные снопы и складывают их в скирды. Словом, нигде не видать, чтобы кто-нибудь стоял праздно и точил лясы, хотя, кажется, никто ни над кем не надзирает.