Мишель Зевако - Смертельные враги

Но так как, произнося сии слова, он поставил ногу на ближайшую к нему скамью, то, невзирая на понукания Центуриона, никто из бандитов не шелохнулся.

Тогда Пардальян засмеялся громче и, заметив, что несколько шпаг валяются у него под ногами, спокойно нагнулся, подобрал ту, что показалась ему самой длинной и надежной, угрожающе взмахнул ею и с насмешливым видом бросил:

– Ступайте, мерзавцы! Шевалье де Пардальян прощает вас!

Не обращая на них больше никакого внимания, он обернулся к Фаусте и крикнул ей:

– До следующей встречи, принцесса!

Затем медленно, не оглядываясь, словно он был вполне уверен, что никто не посмеет помешать его уходу, шевалье направился к стене в глубине зала – той самой, где, как предполагала Фауста, не было никакой потайной двери.

Дойдя до стены, шевалье трижды постучал в нее эфесом только что поднятой шпаги.

Каменные плиты послушно раздвинулись.

Прежде чем выйти, он обернулся. Центурион и его люди, придя в себя от изумления, бросились за ним вдогонку. И даже трое охранников, увидев, что он вооружен, кинулись в атаку.

Раздался звонкий смех Пардальяна – более ироничный, чем когда-либо. Шевалье бросил:

– Слишком поздно, голубчики!

И вышел, не торопясь, с высоко поднятой головой.

Когда нападавшие с угрожающими воплями подбежали к стене, они наткнулись только на непроницаемые камни.

Охваченные стыдом, яростью, неистовством, они принялись стучать в стену с удвоенной энергией. Трое из людей Центуриона с трудом приподняли одну из тех скамеек, которыми с такой кажущейся легкостью орудовал шевалье, и воспользовались ею как тараном, пытаясь сокрушить стену, – впрочем, без всякого успеха.

Выбившись из сил, они были вынуждены отказаться от преследования и, понурясь, собрались вокруг Фаусты.

Особенно был встревожен Центурион. Негодяй ожидал суровых упреков, и хотя лично он вел себя храбро, все-таки он спрашивал себя, как воспримет принцесса эту позорную неудачу.

Сен-Малин, Шалабр и Монсери также чувствовали себя не очень уверенно. Конечно, они поступили по-рыцарски и не жалели об этом, но, в конце концов, Фауста платила им за то, чтобы они убили Пардальяна, а не за то, чтобы они состязались с ним в галантности и благородстве.

Посему с грустным смирением они стояли, застыв, как на параде, в ожидании упреков.

К величайшему и всеобщему удивлению Фауста не стала никого и ни в чем упрекать. Она-то знала, что Пардальян должен был выйти победителем из схватки. Вот почему поражение этих людей не могло ни удивить, ни возмутить ее. Они сделали, что могли – она сама видела все их действия. Если они и оказались побежденными, то только потому, что столкнулись со сверхъестественной силой. Будь их даже в три раза больше, их все равно ожидала бы та же участь – то была неизбежность. А раз так, то к чему негодовать?

И Фауста лишь сказал:

– Подберите раненых, и пусть им будет оказана помощь, необходимая в их состоянии. Выдайте каждому по сто ливров в качестве вознаграждения. Они сделали все, что могли, мне не в чем их упрекнуть.

Ее слова были встречены радостными криками. Мертвецов и покалеченных в мгновение ока унесли, и в зале остались лишь Центурион и трое охранников.

– Господа, – обратилась к ним Фауста, – благоволите подождать меня минуту в галерее.

Все четверо безмолвно поклонились и вышли. Принцесса долго сидела на скамье, задумавшись, что-то прикидывая, составляя планы, напрягая весь свой ум, столь изобретательный на затеи всякого рода.

Чего она хотела? Быть может, она и сама этого толком не знала. Но так или иначе, время от времени она повторяла одно-единственное жуткое слово:

– Безумие...

И произнеся его в очередной раз, она вновь погружалась в размышления.

Наконец, найдя, по-видимому, столь нужное ей решение, она встала, вышла к своим охранникам и поднялась к себе в апартаменты.

Охранники по ее знаку остались в передней, а она прошла в свой кабинет; за нею последовал Центурион, которому она дала ясные и подробные инструкции, получив кои, наемный убийца покинул дом у кипарисов и торопливо вернулся в Севилью.

Фауста ждала в кабинете. Ее ожидание, впрочем, оказалось недолгим – не прошло и получаса после ухода Центуриона, как носилки принцессы уже стояли перед крыльцом, а по дому сновало несколько озабоченных слуг.

Взошло солнце, Фауста села в носилки, и те тотчас тронулись в путь – ей даже не потребовалось отдавать приказания.

Вокруг носилок гарцевали трое французов: Монсери, Шалабр, Сен-Малин, а позади двигался солидный эскорт из вооруженных до зубов всадников.

Они въехали в Алькасар и остановились перед покоями, отведенными его преосвященству великому инквизитору.

Несколько мгновений спустя Фаусту провели к Эспинозе, и она имела с ним долгую и секретную беседу.

Очевидно, эти две могущественные особы смогли договориться, очевидно, Фауста добилась того, чего она хотела, ибо когда она вышла, то сам Эспиноза проводил ее до носилок; на губах принцессы играла торжествующая улыбка, а радостный блеск делал ее глаза еще ярче.

Любой, кто знал Фаусту, понял бы: удовлетворение, сиявшее на ее лице, никак не было связано с той великой честью, что оказал ей великий инквизитор – Фауста была привычна к почестям, воздаваемым ей сильнейшими из сильнейших мира сего.

Примечания

1

У древних греков – северный ветер.

2

Старинная французская мера длины равная 1 м 949 мм.

3

Первоначальное оглашение, а впоследствии и приведение в исполнение приговоров инквизиции, в частности публичное сожжение осужденных на костре.

4

Стражники, полицейские.

5

Requiescat im расе! (лат.) – Покойся с миром!