Вальтер Скотт - Антикварий

— Хорошо, хорошо, — сказал Олдбок, — я рад, что ты ее стыдишься! А так как я не терплю все племя Нимрода[485], я желаю всем им найти таких же достойных противников. И не надо так обижаться на каждую шутку. Впрочем, с phoca я покончил. Кстати, я уверен, что судья может сказать нам, каковы нынче цены на тюленьи шкуры.

— Высоки, — ответил судья. — Очень высоки: улов в последнее время был плохой.

— Мы можем это засвидетельствовать, — заметил мучитель антикварий, которому этот эпизод доставлял богатую тему для подтрунивания над племянником. — Еще одно слово, Гектор, и мы в тюленью шкуру беглеца оденем.

Ну, мой мальчик! Брось, не сердись! Я перехожу к делам.

Судья, разрешите сказать вам два слова. Вы должны принять залог, — умеренный, конечно, — за старого Охилтри.

Он явится в назначенный день.

— Вы не подумали, о чем просите, — ответил судья. — Его обвиняют в нападении и грабеже.

— Тс! Ни слова об этом, — прошептал антикварий. — Я уже намекнул вам раньше. Подробное сообщение — потом. Заверяю вас, что тут тайна.

— Однако, мистер Олдбок, если затронуты интересы государства, я как лицо, проделывающее здесь всю будничную работу, конечно, имею право на то, чтобы выслушали мое мнение, и если я не…

— Тс, тс! — опять остановил его антикварий, подмигнув и приложив палец к носу, — вам достанется вся честь, и вы всем будете руководить, когда дело созреет. Но Эди — упрямый старик, он и слышать не желает, чтобы двух человек посвятить в свою тайну. Он и меня еще не вполне посвятил во все козни Дюстерзивеля.

— А! Значит, надо будет применить к этому субъекту закон об иностранцах[486], не так ли?

— Откровенно говоря, я бы этого хотел.

— Довольно, — произнес судья. — Это будет сделано немедленно. Он будет выслан tanquam suspect[487], кажется, так вы выражаетесь, Монкбарнс?

— Превосходная латынь, судья! Вы совершенствуетесь.

— Вы знаете, на меня за последнее время взвалено столько общественных дел, что я вынужден был взять моего старшего приказчика в компаньоны. И мне пришлось уже дважды писать помощнику министра: один раз — по поводу намеченного налога на семена рижской конопли, а другой раз — о запрещении политических обществ. Таким образом, вы можете довериться мне и рассказать, что вам стало известно от старика о том, как он раскрыл заговор против правительства.

— Я это сделаю без промедления, как только факты будут в моих руках, — ответил Олдбок. — Ненавижу, когда самому приходится возиться с такими делами. Но помните: я ведь не сказал, что здесь явно государственный заговор. Я только надеюсь раскрыть с помощью этого человека нечистую игру.

— Если это заговор, в нем не может не быть измены или по крайней мере подстрекательства к бунту, — сказал судья. — Вы согласны внести в залог за арестованного четыреста марок[488]?

— Четыреста марок за старика нищего? Вспомните закон тысяча семьсот первого года, устанавливающий размер залогов! Зачеркните в этой сумме одну цифру, и я готов буду внести за Эди Охилтри сорок марок.

— Что ж, мистер Олдбок, в Фейрпорте все бывают рады сделать вам одолжение, а кроме того, я знаю, что вы человек осторожный и так же не согласитесь потерять сорок марок, как и четыреста. Итак, я приму ваш залог — meo periculo[489]. Ну, что вы скажете по поводу этого юридического выражения? Я узнал его от одного ученого адвоката. «Я ручаюсь вам, милорд, — сказал он, — meo periculo».

— А я ручаюсь, таким же образом, meo periculo, за Эди Охилтри, — сказал Олдбок. — Так прикажите же вашему писцу составить поручительство, и я подпишу.

Когда эта церемония была проделана, антикварий сообщил Эди радостную весть, что он снова свободен, и предложил ему немедленно поспешить в Монкбарнс, куда, завершив свое доброе дело, возвратился и он сам с племянником.

ГЛАВА XXXIX

Полон острых слов и мудрых изречений.

— Во имя неба, Гектор, — сказал на другой день после завтрака антикварий, — пощади наши нервы и перестань щелкать курком своей пищали!

— Сожалею, сэр, что нарушил ваш покой, — отозвался племянник, не выпуская из рук дробовика. — Да ведь ружье-то какое, посмотрите: настоящий «Джо Мэнтон»[490] в сорок гиней.

— «Деньгам у глупца недолго ждать конца», племянничек! Вот что говорит Джо Миллер о твоем «Джо Мэнтоне», — ответил антикварий. — Я рад, что ты так свободно можешь швырять гинеи.

— У всякого свои причуды, дядя. Вы вот влюблены в книги.

— Ах, Гектор, — вздохнул дядя, — если бы моя коллекция была твоей, она бы живо упорхнула от тебя к оружейнику, барышнику и дрессировщику собак. Coemptos undique nobiles libros — mutare loricis Iberis[491].

— Да ведь и на самом деле, дорогой дядя, мне ваши книги были бы ни к чему, — сказал молодой воин. — И вам следует распорядиться, чтобы они попали в лучшие руки. Но не думайте о моем сердце так же плохо, как о моем уме: я не расстался бы с Кордери[492], принадлежавшим старому другу, даже ради упряжки лорда Гленаллена.

— Не сомневаюсь, мой милый, не сомневаюсь, — смягчился дядя Гектора. — Я люблю иной раз подразнить тебя. Это поддерживает дух дисциплины и привычку к субординации. Ты приятно проведешь время здесь, где командую я, а не какой-нибудь майор, или полковник, или «рыцарь в латах», как у Мильтона. А вместо французов, — снова с иронией продолжал он, — у тебя тут gens humida ponti[493], ибо, как говорит Вергилий

Sternunt se somno diversae in littore phocae,[494]

что можно передать так:

Тюлени дремлют на песке,Но Гектор наш невдалеке.

Ладно, ладно! Если ты сердишься, я перестану. Кроме того, я вижу во дворе старого Эди, а у меня к нему дело. Прощай, Гектор! Ты помнишь, как phoca плюхнулся в море, подобно своему хранителю Протею, et se jactu dedit aeguor in altum[495].

Мак-Интайр подождал, пока не закрылась дверь, а после дал волю своему неукротимому нраву:

— Мой дядя — лучший из смертных и в своем роде добрейший. Но я предпочитаю перевестись в Вест-Индию и больше никогда не видеться с ним, чем слушать еще про этого проклятого phoca, как дяде угодно его называть.

Мисс Мак-Интайр, привязанная к дяде узами благодарности и горячо любившая брата, обычно выступала в таких случаях посланцем мира. Она поспешила встретить возвратившегося дядю, прежде чем он успел войти в гостиную.

— Ну, мисс женщина, что означает сие умоляющее выражение лица? Не сделала ли Юнона очередную пакость?