Ефим Курганов - Шпион его величества

Вейс, находившийся в состоянии какого-то лихорадочного возбуждения, вручил мне следующие бумаги, которые были обнаружены в печной трубе и под полом: 1) инструкция генерала Рожнецкого, данная поручику Дранженевскому; 2) патент на чин поручика, подписанный самим Бонапарте; 3) записки Дранженевского о нашей армии и наших генералах. И еще полицмейстер представил мне замшевый пояс, в который было вложено пять тысяч червонцев (нужно проверить, не фальшивые ли они; Вейс обещал выяснить).

Со всеми этими бесценными сокровищами я вернулся в комнату и начал форменный допрос поручика.

Тот был в ужасе. Казалось, глаза у него вылезут из орбит.

Я подумал даже, что он заплачет или грохнется в обморок при виде бумаг, которые я вывалил на стол.

Отпираться было бессмысленно, и он во всем почти сразу сознался, назвав имена и двух своих товарищей. Получив от Дранженевского их адреса, я отдал приказ Вейсу, Бистрому, Розену и Лангу взять с собой еще шестерых солдат из караула и арестовать сообщников поручика Дранженевского.

Не успели еще все они отправиться, как меня срочно вызвал государь.

Только завидев меня, Александр Павлович сразу же сказал:

– Санглен, ты так никого и не смог до сих пор отыскать, а вот Балашов – молодец! Он уже представил мне трех шпионов. Это французские офицеры, им обнаруженные. И я велел уже их арестовать.

– А представил ли Балашов вашему величеству документы о французских шпионах? – резонно осведомился я и тут же добавил: – Доказательства тут совершенно необходимы, а то любого иностранца можно объявить шпионом.

Государь сказал, поглядывая на меня несколько изумленно – он, видимо, полагал, что известие о балашовской «победе» повергнет меня в прах, и еще он, видимо, не мог предположить, что министр полиции станет его надувать:

– Нет, никаких бумаг Балашов мне не представил, но думаю, что все сделано по форме. И он еще представит все, что следует. Ты лучше о своих успехах расскажи.

Я тут же ответил:

– Ваше величество, позвольте мне завтра утром представить трех французских шпионов с документами: среди них один поручик и два статских чиновника.

– Как же это? – изумился император. – Ты хочешь сказать, что Балашов меня обманывает? Да? Я правильно понимаю?

– Государь, – сказал я как можно невозмутимее, – это обычный полицейский прием: схватить первых попавшихся бродяг, выдать их за шпионов и отправить подалее, чтобы молчали. Насколько я знаю, именно так поступал граф Пален при вашем батюшке императоре Павле I.

– Санглен, быть того не может, – отвечал Государь. – Я не могу поверить в обман Балашова.

Я спокойно, не меняя тона, продолжал: – Ваше величество, пойманные мною шпионы с документами, среди коих инструкции, переписка, патент на офицерский чин, подписанный самим Бонапартом. Я без ясных доказательств никого представить не осмелюсь.

– Хорошо, – сказал Государь. – Я велю к тебе прислать балашовских «шпионов». Допроси их и немедля донеси мне потом, что это за люди. И узнай, какие обнаружены при них бумаги. Я думаю, что ты не прав. Балашов не может меня так обманывать.

На этом аудиенция и закончилась.

Вернувшись к себе, я приказал отдать под караул поручика Дранженевского, а сам до двух часов ночи бился с двумя его напарниками.

Это были статские чиновники, посланные в Вильно из Варшавы резидентом Наполеона бароном Биньоном (Л. П. Э. Биньон, впоследствии известный французский историк. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена).

При них довольно легко были отысканы и соответствующие инструкции за подписью барона. Однако сознаваться сразу поляки почему-то не захотели – упрямились, тем не менее к двум часам ночи решительно и бесповоротно сдались, поведав мне все, что знали, назвав все известные им имена и адреса.

В общем, работа варшавского бюро стала, кажется, более или менее высвечиваться.

Записи произведенных допросов непременно покажу его величеству при первой же нашей встрече.

Да, еще когда я разбирался с поручиком Дранженевским и его подручными, пришло донесение от поручика Шлыкова.

Поручик сообщал мне, что никаких следов исчезнувшей девушки из заведения пани Василькевич обнаружить пока не удалось, а вот Агата Казимировна со своими питомицами уже обосновалась в Варшаве и даже начала, кажется, сразу процветать. А вот о прелестной Алине – ни гугу: как сквозь землю провалилась, и слава Богу, что так. Надеюсь, что эта чертовка окажется хитрее Шлыкова.

С утра мне прислали, как государь давеча и обещал, балашовских «шпионов». Ими оказались… бедные польские шляхтичи, ни в чем предосудительном совершенно не замешанные и страх как напуганные.

Никаких секретных бумаг (как-то: инструкций, донесений) при них не было и в помине.

Вот вкратце их история: они не имели средств пропитания и ходили по домам просить милостыню.

Поняв, с кем имею дело, я тут же отпустил их на свободу и известил запиской о принятом мною решении графа Барклая-де-Толли. Можно себе представить гнев Балашова, когда он узнает обо всем (а узнает он об этом непременно сегодня же, полагаю, что от губернатора Лавинского, а может, и от самого Александра Павловича).

Потом я стал опять допрашивать Дранженевского и двух его сподручных. Один из них совершенно раскаялся и выразил желание помогать высшей воинской полиции – его я оставил при себе, ввел в штат, положил оклад и отдал в распоряжение полицмейстера Вейса.

А сам поручик Дранженевский и один статский были отправлены в Шлиссельбург, в крепость. Все изъятые у них бумаги через Барклая-де-Толли я представил государю.

Майора Бистрома я послал полицмейстером в Ковно – там обстановка становится все более и более напряженной и даже опасной.

Весьма интересную записку прислал поручик Шлыков: он нашел доказательства связей герцогства Варшавского с виленским купцом Менцелем.

Я тут же приказал полковнику Розену установить наблюдение за домом купца и незамедлительно сообщать мне обо всех, кто бывает там.

В полдень явился ко мне виленский аптекарь, косматобородый, но с чистыми, по-детски ясными глазами. Это Лейба Закс, имеющий тут репутацию большого знатока Каббалы, книги, в коей, говорят, содержится великое множество жидовских тайн (помню что-то только про то, что буквы их жидовского алфавита есть дыхание Бога, сотворившего миры, кажется, так).

Я кое-что слышал об аптекаре от полицмейстера Вейса, но никогда доселе не видывал его. В частности, знал, что он видный представитель виленского кагала, пользующийся тут большим почетом.

Русским Лейба владеет неважно, так что разговаривали мы по-немецки. Разговор, впрочем, был достаточно короток, да, в общем, дело было и не в разговоре, а в том замечательном даре, который преподнес мне сей виленский каббалист.