Иван Дроздов - Морской дьявол

— Там, на Украине, еще и не так скажут.

Руслан осекся и отвел в сторону глаза. А Мария, видя, что он не хочет продолжать, тронула его за плечо:

— Скажи уж… как там в Хохляндии говорят.

Повернул к ней голову, сверкнул озорными глазами:

— Про таких… тоненьких — не знаю, а про толстенькую девицу, — ну, такую, словно пышка сдобная, хохол деревенский скажет: «Берешь в руки, маешь вещь».

Машенька задумалась, а потом согласилась:

— Ну, вот — и там понимают, что такое справная девица. А я что бы ни ела — веса не прибавляю. Не в коня корм.

— Подожди немного, — подбодрил Руслан. — Дай мне вылежать три–четыре часа. Я тогда за тебя возьмусь. Буду таскать по ресторанам и кормить как на убой. И уже в этом году снова тебя в балетный класс отведу. Мы с тобой еще покажем… Всех улановых затмим.

Три дня ждали Зураба, ушедшего на разведку. А когда он пришел, всем стало не по себе. Армейский министр, у которого был Зураб, сказал:

— Военная техника? Из России? Тут и говорить не о чем. Новая власть в России словно с ума сошла. Все контракты сама рушит. Как у вас говорят, «И сам не ам, и другим не дам».

Зураб, конечно, говорил другие слова, но Барсов понял их именно так. Не думал не гадал он, что все чиновники российские так единодушны в своем стремлении остановить, а затем и разрушить военно–промышленный комплекс. И решил он посетить российского посла. Надеялся хоть в нем обрести союзника.

На автобусе отправился в столицу.

Часа полтора Барсова выдерживали в приемной, затем двухстворчатая дверь растворилась и референт сказал:

— Господин посол приглашает вас.

Комната, в которую вошел Барсов, менее всего походила на служебный кабинет; скорее, это была небольшая зала с яйцевидными окнами, расписанными цветной мозаикой. За маленьким столом, напоминавшим журнальный, сидел мужчина лет пятидесяти, важный, строгий, с хорошо уложенными седыми волосами. Слегка поклонился, показал Барсову на кресло. Фамилия посла была характерно русской, как и у его начальника министра иностранных дел России, и у заместителя министра, и у многих других высших чиновников нашего иностранного ведомства. Но Барсов, опускаясь в кресло в некотором отдалении от стола, обратил внимание на сходство физиономий посла и министра, и многих других чиновников: все они имели вид неопределенной национальности. Глаза у них выпуклые, беспокойные и подолгу не задерживались на одном месте; они плавали и куда–то ускользали. И на лицах не было какого–нибудь серьезного выражения; лица у них тоже были неопределенные, лишенные всякой воли и наличия цели. Таких людей он в недавние советские времена во множестве встречал в своем министерстве и в Промышленном отделе Центрального комитета партии. О них ему одни говорили: это — полуевреи, другие называли их «черненькими русскими». Они обыкновенно слушали, а если чего и обещали, то обещаний своих никогда не выполняли.

Все эти мысли промелькнули в голове быстро, в те несколько секунд, пока он опускался в предложенное ему кресло.

Посол тоже умел слушать собеседника. Он даже покачивал головой в знак того, что будто бы и соглашается со всем, что ему говорят. Когда же Барсов закончил, посол долго еще приглядывался к посетителю и как–то болезненно щурил левый глаз, и поднимал голову вверх, будто его кто–то невидимый тянул за ухо, и — ничего не говорил. Но потом сказал. И, как следовало от него ожидать, нечто такое, что не поддавалось осмыслению:

— Вы приехали в страну древнего востока. Восток, Восток — сплошные сказки Шехерезады.

Барсов решил четче обозначить свою задачу:

— Хочу возобновить прежние связи с военным ведомством. У нас есть много машин, которые их интересовали. Есть самолет — на нем мы прилетели. Если вы пожелаете, можно его осмотреть.

Посол ближе подошел к теме разговора: он назвал семь фамилий в правительстве России, которые решают вопросы внешнеэкономических связей. И с оттенком непонятной гордости заключил:

— Нужно согласие всех этих лиц. Если хоть один из них будет против — контракта не заключить.

Барсов приуныл: пять фамилий из названных семи он знал. Именно они приложили все усилия к развалу питерских заводов. И, словно бы в награду за эту доблесть, получили затем высокие должности в правительстве Ельцина.

По торжествующему блеску глаз, явно обозначившейся победной улыбке на холеном изнеженном лице дипломата, можно было судить о его хорошем настроении. Он откинулся на спинку стула и застыл в позе бойца, нанесшего последний сокрушительный удар, и ожидал, что противник признает поражение и сейчас поднимется и, поклонившись, уйдет. Но «противник» не поднимался и сдаваться не собирался. Наоборот, он, как боксер, внимательно разглядывал поле боя, искал точку для нанесения ответного удара. Несколько охрипшим и твердым голосом произнес:

— Это и все, что вы можете мне сказать?.. Я не затем к вам явился, чтобы услышать фамилии злейших врагов России. Они наши, питерские, и мы их хорошо знаем.

— Не забывайтесь, милостивый государь! — поднялся посол. — Я назвал вам правительственных чиновников. Высокие, уважаемые люди!..

— Сядьте, посол. И успокойтесь. Я знаю, где я нахожусь, и сейчас, кажется, понял, с кем имею дело. Вы эти семь фамилий называете с таким почтением, что можно подумать: они — космонавты или великие творцы счастья народного. А они, между тем, посадили на мель всю промышленность Ленинграда, разрушили заводы, распродали флот, который не они создавали, дворцы, которые не строили. Они преступники и скоро окажутся в той же яме, где барахтаются ваши паханы — Ельцин, Черномырдин, Шеварднадзе, Козырев и прочая погань.

— Мы не на базаре, и я не намерен выслушивать площадную брань!

Посол отскочил к двери, давая понять, что разговор окончен и хозяин кабинета предлагает посетителю выйти вон. Барсов не спеша поднялся, расправил плечи и с достоинством человека, знающего себе цену, направился к выходу. Поравнявшись с послом, остановился, заглянул в его пышущие гневом кирпичного цвета глаза, тихо проговорил:

— Я знаю, кому вы служите, но только мне непонятно, чего вы добиваетесь. Посмотрите на Гусинского, Березовского — их не только презирает Россия, но теперь уж и отторгает любезное вашему сердцу еврейство.

И открыл дверь. Но прежде, чем выйти, снова повернулся к послу и добавил:

— Вчера в Москве отдубасили раввина Берковича. И заметьте: били его не русские хулиганы, а свои же иудеи.

Перед носом изумленного дипломата хлопнул дверью, да так, что задрожали стекла. И уже был на улице, как вдруг за спиной раздался крик: