Андрей Орлов - Харбинский экспресс

Тут Симанович ненадолго умолк.

— Заговаривается, — прошептал вахмистр.

Но фотограф, оказывается, просто немножечко отдыхал.

— Да, наш папа был умный человек, — сказал он, глядя на Дохтурова влажными карими глазами, — но скажите на милость, много ль наживешь на кресле, коему стукнуло двадцать лет? Даже если оно еще вполне крепкое?

— Не знаю, — признался Павел Романович.

— Тогда кладите себе в уши мои слова, — сказал Симанович, который отчего-то все меньше походил на умирающего. — Всего через полгода я обернул никчемное кресло в новейший фотографический аппарат! А еще год спустя моя студия стала лучшей в Чите. Я назвал ее «Паноптикум», и она стоила названия, можете мне поверить!

— Верю, — сказал Павел Романович, с изумлением глядя на фотографа. — Как ваша спина?

— Моя спина?.. — переспросил тот. — И вы еще спрашиваете? Интересно узнать, где заканчивается фотограф Симанович и начинается молодой доктор!

— Позвольте-ка взглянуть на вашу спину, — настойчиво сказал Павел Романович.

Фотограф послушно лег на живот.

Павел Романович осторожно осмотрел Симановича. Рубцы, конечно, изрядные, но выглядят все ж успокоительно: никакого нагноения, края рассеченной кожи сошлись, и даже припухлость совсем незначительная.

— Что вы там видите, молодой доктор?

— Моя фамилия Дохтуров. То, что я вижу, меня вполне устраивает.

— Вот как! Месье Дохтуров, вы очень хорошо умеете делать свою работу. Полчаса назад в этом подвале я был уверен, что не протяну и часа. Теперь мне уже так не кажется. И все потому, что вы просто посидели рядом.

— Весьма рад… — рассеянно ответил Павел Романович, пребывавший в некотором замешательстве. — В таком случае, мне пора.

— Постойте! Неужели вы думаете, что Фроим Симанович не умеет быть благодарным? В самом деле? Так знайте: он умеет быть таким.

— Благодарить не нужно, — ответил Дохтуров, поднимаясь. — Пожалуй, вы вне опасности. Я рекомендую пару дней не вставать. На всякий случай.

— Скажите, ваше благородие, — подал голос вахмистр, — уж ежели вы жидка с таким толком попользовали, нельзя ли и меня как-нибудь?.. А то глядите, как морду-то всю раздуло!

В этот момент в фанзу вернулся Агранцев.

— Морду? — переспросил он. — Это, братец, пустое. Не воду ж с тебя пить. Вон этому иуде куда как хуже… — Ротмистр посмотрел на фотографа и осекся.

— Это что, вы его исцелили? — спросил он тихо. — Вы, должно быть, волшебник?

Вопрос Дохтуров оставил без внимания — да и что отвечать-то?

— Пойдемте, — сказал он. — Тут наша помощь без надобности.

— Подождите! — вскричал фотограф. — Ведь я же сказал, что Фроим Симанович имеет признательность. Я буду полезен.

— Да? — Агранцев зло усмехнулся. — Кому именно?

— Ой, господин офицер, вы мне не верите!

— Нет.

— Так вы имеете на это право. Но если б вы знали мою историю…

— Могу представить, — зло сказал Агранцев. — Вы жили тихо и бедно, но пришли красные и сказали, что вот настало уже ваше время. Теперь можно посчитаться со старой властью и за черту оседлости, и за погромы, и за многое другое. А потом попросили выполнить поручение весьма необычного свойства. Вы, может, сперва даже отказываться пытались. Но красные были настойчивы, а для большей убедительности что-нибудь такое сделали. Ну, там, разбили десяток фотографических пластин.

— Вы истинно правы, господин, офицер, — тихо ответил Симанович. — Все почти так и было. Но только разбили они не пластинки, а детские головы. Детей же мне Бог дал не десяток — всего семеро…

Агранцев пожал плечами.

— Понятно, — сказал он. — Но теперь-то чем вы не угодили?

— Так это обратно из-за пластинок. Закончились они у меня. Не то чтоб совсем, но требовалось поправить запас. Я и попросил одного из коммунаровцев сходить к аптекарю, спросить, нет ли в наличии. И для образца дал одну пластиночку, порченую. А меня самого поразили в свободе передвижения. Если куда отлучиться, так надобно разрешения спрашивать… Словом, я попросил, а тот, шмендрик, побежал к комиссару докладывать. А тот хмельной, не разобрал что к чему. Глянул на пластинку — а там ведь негатив, не сразу поймешь. Глаз нужен наметанный. Комиссару ж учудилось, будто это он снят, да еще вместе с нашей Авдотьей. Ай-яй-яй, и напустился же он на меня! Кричит: мы тебя поим-кормим, а ты нашими портретами раскидываешься?! А может, ты специально их передал, чтоб в контрразведку? Так я тебя проучу!

— Значит, от усердия своего претерпели, — равнодушно заключил ротмистр. — Поделом.

— Владимир Петрович, — сказал Дохтуров Агранцеву, — право слово, оставьте его. Идемте.

— Одну минуточку, — жалобно сказал Симанович. — Одну только минуточку! Вы вправе люто ненавидеть меня. Ведь там, на хуторе, я был заодно с вашими врагами и ничего не сделал, чтоб облегчить вашу жуткую участь. Видит Бог, я не мог ничего поделать!.. Но кто ж поверит еврею… Месье доктор! И вы, господин офицер! Вы не должны мне верить. Вы можете спросить себя: кто таков этот Симанович, чтоб мы ему верили? И что видел он в этой жизни, чтоб быть теперь нам полезным? Вы совершенно правы — я видел всего пару пустяков. Но среди них есть один, который теперь кое-чего стоит.

— Ну? — спросил ротмистр.

— Я знаю, как найти тех, кто стоит во главе всей этой хевры!

— Что? — переспросил Павел Романович. — Что это значит?

— Это значит, месье доктор, что мне известно, где сидят коноводы бандитской шайки, именующей себя Парижской коммуной. Бывший присяжный поверенный Логус, называющий себя товарищем Лотовым, и женщина в мужских сапогах и с маузером на боку, с глазами овчарки и душой бандерши.

— Без надобности, — сказал ротмистр. — Штурмовать большевистскую ставку нам пока не с руки.

— Зачем штурмовать? — спросил фотограф. — Я знаю, как пройти незаметно и даже миновать охрану.

Дохтуров с ротмистром переглянулись.

— Вот как, — сказал ротмистр. — Миновать охрану. И это возможно?

— Абсолютно! — уверил фотограф. — Только вам придется взять меня с собой.

Ротмистр хмыкнул.

— И как вам это, доктор? — спросил он.

— Думаю, стоит попробовать.

— Да, но тащить абрашку с собой!

— А тохэс мит а понэм кенэн нит зайн мэхутоним, — непонятно сказал фотограф.

— Это идиш? — спросил Павел Романович. — Боюсь, не силен. Переведите.

— Задница и лицо породниться не могут, — ответил Симанович. — У вас говорят мягче: «Гусь свинье не товарищ».

— Тут имеется в виду совершенно другое, — сердито сказал Павел Романович, мельком глянув на ротмистра. — Но важно не это. Скажите: вы уверены?..