Эра бедствий: чума и войны XIV века – Европа и Русь - Дмитрий Борисович Тараторин

которое обеспечит всем людям на земле справедливость и прекратит войны и междоусобия».

В этом труде он вступает в полемику не просто с идеей гвельфов, но с концепцией государства, которую сформулировал Блаженный Августин в своей великой книге «О граде Божьем». Для последнего языческая Римская империя, как и любое нехристианское государство, было «разбойничьей шайкой», правящей с помощью насилия и преследующей грабительские цели.

Но для Данте Римская империя есть прообраз всемирного царства справедливости, правитель которой вовсе не будет обязан своей властью папе. Он пишет: «Светская монархия, называемая обычно империей, есть единственная власть, стоящая над всеми властями во времени и превыше того, что измеряется временем».

Трактат посвящен обоснованию «правильности» этой власти и необходимости того, что центром она должна иметь Вечный Рим. При этом она должна объединить не только Италию, которая представляла собой непрерывно враждующие республики и княжества, но весь мир. Данте апеллирует к божественному авторитету: «Род человеческий наиболее уподобляется Богу, когда он наиболее един, ибо в одном Боге подлинное основание единства. От того и сказано “Слушай, Израиль, Господь Бог твой един есть”. Но род человеческий тогда наиболее един, когда весь он объединяется в одном, а это может быть не иначе, как тогда, когда он всецело подчинен единому правителю, что очевидно само собою. Следовательно, род человеческий, подчиненный единому правителю, в наибольшей степени уподобляется Богу, а потому в наибольшей степени отвечает божественному намерению – чтобы все было хорошо и превосходно».

Как и все утописты, которые пойдут по его следам, Данте тут полностью игнорирует тот факт, который как раз особо акцентировал Августин – пораженность грехом человеческой природы. А это значит, что прямые аналогии между порядком Небесным и земным абсолютно невозможны. Тем не менее, идеи, изложенные в этом трактате Данте, будут веками вдохновлять разнообразных «объединителей» человечества. И неизменно они будут вести к океанам крови, к воплощенному Аду, во имя того, «чтобы все было хорошо и превосходно».

Данте никогда не вернется во Флоренцию. Он умрет в Равенне в 1321 году. Через восемь лет после его смерти «Монархия» будет осуждена католической церковью. А в 1564 году книга была занесена в Индекс запрещенных книг.

Последний трибун

Франческо Петрарка родился 20 июля 1304 года в Ареццо, где обрел приют его отец, флорентийский юрист Пьетро ди сер Паренцо (прозвище Петракко), изгнанный из Флоренции – одновременно с Данте. Он тоже принадлежал к партии белых гвельфов.

Но судьба его сына сложилась куда счастливей, чем у его великого предшественника. Поскольку Петрарка покинул Флоренцию еще в детстве, он вовсе не тосковал по ней, но вполне ощущал себя «гражданином мира». Свою карьеру он начал в Авиньоне при папском дворе, где обрел влиятельных покровителей из уже не раз упомянутого знаменитого римского рода Колонна. Здесь же в 1327 году впервые увидел прекрасную Лауру. Сонеты, которые он ей посвятил, и принесли ему всемирную известность. Прежде всего благодаря им его знают и помнят по сей день.

Однако прижизненную поистине всеитальянскую славу и поклонение ему принесла написанная на латыни поэма «Африка», посвященная борьбе Римской республики с Карфагеном. В знак признания поэтических достижений он был увенчан на Пасху 1341 года в Риме лавровым венком. Эта античная по своему духу церемония вполне соответствовала и его увлечениям, и настроениям, царившим тогда в Италии.

Возможно, тогда он и повстречался с человеком, который стал для него тем же, кем был император Генрих для Данте – Кола ди Риенцо. Хотя, конечно, это были абсолютно полярные персонажи – император и сын трактирщика.

Кстати, его судьба – зримое опровержение расхожего представления о Средневековье как о времени всяческой стагнации и непроходимости сословных барьеров. Получив университетское образование, которое было доступно в Италии представителям практически всех слоев общества, он вскоре прославился в родном Риме своим красноречием и получил ответственный пост городского нотариуса. Но волновали его не юридические вопросы. Как и Петрарка, одержимый античной славой Вечного города, он мечтал о возрождении республики.

Он стремился обуздать своеволие римских патрицианских кланов, лишить их власти и установить в городе новый «революционный» порядок. Кола обрел немало сторонников. Между тем знать, убежденная в своем могуществе, не воспринимала его всерьез. Как вскоре обнаружилось, очень напрасно. В 1343 году он прибыл в Авиньон, чтобы попытаться обрести поддержку папы Клемента VI и призвать его вернуться в Рим.

Там у него состоялся памятный разговор с Петраркой. Фраческо писал о нем: «Каждый раз, когда я вспоминаю эту беседу, сердце мое распаляется, и я готов полагать, что это был голос не человека, а бога, доносившийся ко мне из глубины церкви… С этого дня я всегда с тобою, и меня охватывает то отчаяние, то надежда, и, колеблясь между одним и другим, я говорю себе: о, если б когда-нибудь!.. О, если б это случилось в дни моей жизни! О, если б я мог участвовать в деле таком прекрасном, такой великой славы!..»

И видимо, в том числе благодаря поддержке Петрарки, Кола получил одобрение своих планов со стороны папы. И вернувшись в Рим, ди Риенцо продолжил подготовку переворота. Время настало в праздник Святой Троицы 1347 года.

Ян Парандовский так описывает происшедшее:

«В предпраздничную субботу Кола вместе с другими заговорщиками, в окружении сотни вооруженных единомышленников, которых он уже давно держал наготове, захватил Капитолий, разогнал сенаторскую стражу и чиновников. Никто не оказал сопротивления. Заиграли трубы, и Кола обратился к народу с призывом на следующий день всем собраться на этом священном холме, помнящем рождение Города. Всю ночь он провел в молитвах в своей излюбленной церкви Сан-Анджело-ин-Пескьера.

Утром следующего дня он двинулся на Капитолий. Одет он был в рыцарские доспехи, его сопровождало двадцать пять заговорщиков. Впереди несли четыре хоругви. На красном фоне хоругви свободы был изображен Рим в образе словно сошедшей с римской медали величественной богини – она восседала на троне, держа земной шар в одной руке, пальму – в другой; внизу виднелась золотая надпись: „Roma – caput mundi” (Рим – глава мира). Хоругвь справедливости изображала на белом фоне святого Павла с мечом и венком, а на хоругви мира был святой Петр с ключами. В конце процессии несли старинную хоругвь с изображением святого Георгия.

На Капитолии Кола выступил перед собравшейся толпою, которая провозгласила его ректором города. Эту должность он должен был разделить с папским легатом. Прежде чем толпа разошлась, послышались с разных сторон возгласы: чудо! чудо! Над головой нового ректора кружил прилетевший откуда-то голубь. Но Кола ди Риенцо остался недоволен – ему не пришлись по вкусу ни звание ректора города, ни разделение власти. Через несколько дней он принял новое звание, которое пристало к нему навсегда: трибун.

Теперь он был правомочен покарать смертью и миловать. Мог учреждать