Андрей Орлов - Харбинский экспресс-2. Интервенция

Но кормщик ничего такого не сказал. Посидел, подумал.

И объявил:

– Нету у меня мнения. Посидишь в яме покуда.

В яме!

Хотел было Сопов протестовать, да вовремя удержался. Лучше, знаете, в холодной ночь пролежать, а поутру на волюшку выйти, чем переночевать со всеми удобствами, да оказаться после без головы.

Кормщик пригладил бороду, ожег напоследок взглядом и вышел. Вместо него в комнату заступил Кузьма. Веселый и радостный, словно и не было промеж них ничего:

– Ну, пойдем, касатик. Провожу, что ли.

– Ты чего так ликуешь?.. – спросил Сопов, поднимаясь с лавки. Спросил рассеянно, потому что думал в тот момент о другом: прикидывал, как бы ловчее избавиться от провожатого да в тайгу нырнуть.

– А что ж мне кручиниться? – ответил Кузьма. – Все хорошо. Раденьице славное получилось. Бог-дух уж так накатил! Давно не случалось.

«Известно, кто тут на кого накатил, – ядовито подумал Клавдий Симеонович. – Всех бы вас плетьми, да в Сибирь! Впрочем, нет, какая Сибирь… Лучше обратно в Москву возвернуть – то-то бы краснюки порадовались!»

В соборной оказалось светло. Правда, «паникадило» уже потушили, однако на стенах еще теплились свечи. Воздух был тягостный, сбитый. А того хуже – запах. Словно в овине. Три бабы в белых платках отскребали пол осколками стекол.

– Что ж это вы про умерщвление плоти толкуете? – не удержался Клавдий Симеонович, когда вышли с крыльца. – А у самих на молениях благости не много выходит. Одна похоть.

– Ничего ты не понял, – безмятежно сказал Кузьма. Он поигрывал деревянной палицей – совсем свежей, только что выструганной. (По всему, ею и угостил недавно Клавдия Симеоновича по затылку.) – Это у нас не плотская совокупность, а духовное наслаждение. Потому что от духа свята.

– Ах, от духа! Вот оно что…

Говорил Клавдий Симеонович машинально, для маскировки, а сам изучал диспозицию. Получалось невесело. Палка в руках у Кузьмы переменила недавнее намерение Сопова задать стрекача. Нет уж! Этакой клюкой до смерти уходить можно. Лучше пока обождать.

– А насчет духа ты почему знаешь? – спросил он для поддержания разговора.

– Да уж знаю. В плоти весь грех. И проистек сей грех от Адама. Он плоти-то первый угождатель и есть. Потому как стяжал грех супружества. Вот если б потом щенят своих порешил, то, глядишь, и очистился. А так мы его грешки ныне замаливаем.

– Каких таких щенят? – насторожился Клавдий Симеонович.

– Вестимо, каких, – терпеливо ответил Кузьма. – Коих от Евы прижил.

– Интересно. А у вас тут что, детей разве нету?

– Есть, как не быть. Только все разные, – ответил Кузьма. – Что от жен, с какими в поповских церквах венчались, – так те щенята. Грешки, утеха сатанинская. Сказал наш учитель: не женитесь, а кто женат, живи с женой, как с сестрой; не женимые не женитесь, женимые разженитесь.

– И что ж дальше?

– А то. Венчанным промеж собой жить следует строго, как брат с сестрой.

– Как брат с сестрой? – Клавдий Симеонович даже остановился. – Видал я, как вы по-родственному друг на дружку укладывались.

– То не провинность, потому как брат и сестра Христовы на сожительство сходятся по духовному указанию. А указание то кормщик дает. Стало быть, не провинность! – Кузьма поднял вверх палец и потряс им над головой. – Между мужем и духовной женой нету греха. Здесь уж не плоть, а духовная любовь появляется. Будто у голубки с голубем.

– Вон куда свернул! А ну как дети пойдут?

– И пускай. Ежели от духовной любви родятся, то хорошо. «Не от крове, ни от похоти плотские, ни от похоти мужеския, но от Бога!» – продекламировал он. – Такие детки желанны. Мы их христосиками прозываем.

«Тьфу! – плюнул мысленно Клавдий Симеонович. – Да тут целая философия. Ну их к бесу. Не стану с ним спорить».

А спорить уж было и некогда – потому что пришли.

Изба, к которой Кузьма привел Клавдия Симеоновича, была на самом краю деревни. Тюрьма у них тут специально возведена, что ли?

Оказалось, не тюрьма, а обыкновенный дом, только еще недостроенный. Это и подтвердил провожатый:

– Стропила взметнули, а перекрыть не успели. Не беда, авось не промокнешь. Ты, это, тут смирно сиди. С огнем не шали: окна доской заколочены, а дверь я с улицы подопру. Так что, ежели припрятал где свои табашные причиндалы, – лучше сразу скажи.

Надо сказать, Кузьма теперь заметно переменился в общении: «касатиком» больше не называл, губы гузкой не складывал. И вообще всем видом давал понять, что мнения он о путнике, ставшем пленником, самого незначительного.

Ну да и шут с ним. Есть дела поважнее, чем отношения с этим сектантом.

Клавдий Симеонович внимательно осмотрелся в избе. Способ выбраться отсюда, возможно, имелся, да только с первого взгляда его обнаружить не удалось.

– Чего озираешься? – спросил Кузьма. – Боязно? Ну, не робей. Стены ладные, никто тебя не достанет. А и достанет, невелика беда… – прибавил он и усмехнулся. – Я так понимаю, ввечеру кормщик над тобой суд учинит. А после, само собой, покарает. Так что, странничек, одно тебе остается – молиться. И я за тебя тож помолюсь. Глядишь, и простит Господь иудины твои намерения.

– Помолись, помолись. Да прежде не забудь покормить. Небось голодом-то морить меня не было приказаний?

Клавдий Симеонович старался говорить спокойно. Он изо всех сил не подавал виду, но на самом деле внутри у него все разом захолодело. Судить его собираются! Виданное ли дело – в этом медвежьем углу!

Без защиты, без адвоката. Да какая защита – у них наверняка уж и приговорчик состряпан. Вон как уверенно смотрится этот заплевыш. Точно, он в курсе намерений, так сказать, свого патрона.

Н-да, вот уж действительно морген-фри!

– Ладно, пришлю тебе перехватку, – сказал Кузьма. – Только разносолов не жди. Мы тут себя блюдем, нечистого не вкушаем. Все, пойду. Светает уже. А делов-то невпроворот. Вон, колодезь надо поправить. Да еще печь дымит. О-хо-хо!

Он повернулся, направился к выходу. На пороге помешкал, обернулся:

– А я тебя, тать, сразу наскрозь разглядел. Хоть и хитрый ты, а как есть дурак!

– Это почему же? – мрачно осведомился Сопов.

– Да потому! Помнишь, сам говорил, будто тебя к нам попутчик сподобил, с которым ты вместе по чугунке катался?

– Ну помню. И что с того?

– А то, касатик, что никто из нас на этой бесовской повозке ни в жизнь не поедет. Это все вражье наваждение и грех. Уяснил?

Клавдий Симеонович промолчал.

Кузьма вышел. Хлопнула дверь в сенях. Титулярный советник услышал, как хлыстовец подпирает ее чем-то с той стороны. Потом раздались удалявшиеся шаги, и настала вслед тишина.

Старший филер Серебрянников любил повторять, что жизнь – надзор, а все люди – филеры. Главное – оказаться в нужное время у нужного окошка. И суметь сквозь него самое важное разглядеть.