Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

или пытаться минимизировать первое, идеализируя второе. Принуждение и обеспечение – Штази и питомник – не столько сосуществовали, сколько обусловливали друг друга. По словам историка Штефана Волле, выросшего в ГДР, “теплота сообщества и коллективный контроль образовывали неразделимое единство”9.

Переход к социализму

ГДР представляла собой социалистический режим с немецкими чертами. С другими членами советского блока она разделяла веру в прогресс и открытые Марксом законы истории, обещание освобождения человечества посредством классовой борьбы, централизацию власти в руках социалистической партии как авангарда пролетариата, коллективизацию промышленности и сельского хозяйства, плановую экономику и цензуру. Но не менее важно было и то, чего она не разделяла. ГДР была обязана своим существованием факту советской оккупации. В отличие, скажем, от Польши или Венгрии, у нее не было национальной души и исторической памяти. Ей пришлось начинать с нуля и создавать коллективную идентичность, чтобы оправдать свое существование. Вдобавок все это пришлось делать тогда, когда Западная Германия, ее сестра, двигалась в совершенно другом направлении.

Эти два факта бросили тень на всю остальную жизнь ГДР. Вера в будущее носила особенно мессианский характер и сверхкомпенсировала отсутствие национального прошлого. Государственный гимн ГДР открывался словами: “Возрожденная из руин и обращенная к будущему…” В сознании активистов SED “утопия” была не “нигде” (что это слово буквально и означает), а прямо-таки за углом10. Первоначально шансы страны на выживание выглядели мрачными. ГДР была временным образованием, находившимся во власти Советского Союза, и не существовала как государство на международном уровне. Даже ее собственный гимн, написанный Хансом Эйслером на стихи придворного поэта режима Йоганнеса Бехера, призывал людей служить “Германии, единому отечеству”. В 1952 году Сталин предложил западным державам воссоединение Германии в обмен на нейтралитет и демилитаризацию. С ГДР было бы покончено, если бы “ноту Сталина” не отвергли. ГДР потребовалось еще пятнадцать лет, чтобы ввести собственное гражданство. Зависимость от Москвы серьезно снижала потенциал реформ и обновления. У Чехословакии в 1968 году случилась Пражская весна. Восточная Германия знала только морозы.

Наконец, была Западная Германия. Присутствие все богатеющего немецкого соседа-конкурента оказывало на ГДР уникальное давление, но и предоставляло уникальные возможности. С одной стороны, оно задавало недостижимый образец. Поляки и венгры удивлялись тому, насколько лучше жили люди в ГДР, но восточные немцы сравнивали себя со своими кузенами в Западном Берлине и Гамбурге. С другой стороны, Западная Германия была предохранительным клапаном, который сбрасывал часть внутреннего давления. До возведения стены критики и классовые “враги” убегали, после западногерманское телевидение предоставило по крайней мере мысленный выход. У Польши была Solidarność (“Солидарность”), у ГДР – Dallas (“Даллас”). А в 1980-е годы у ГДР в лице Западной Германии был собственный помощник на самый крайний случай.

Жизнь ГДР состоит из двух частей: до возведения Берлинской стены в 1961 году и после. Ранний период заложил основы социализма. SED захватила власть. Партия была “матерью масс” и, как гласил ее официальный гимн, “она всегда была права”. Промышленность была коллективизирована советским командованием в 1948 году, и были созданы Volkseigene Betriebe (VEB; государственные предприятия). В последующие десять лет было также коллективизировано сельское хозяйство. Первый пятилетний план был принят в 1950 году и предусматривал удвоение промышленного производства. Это стало примером футуристического видения и силы воли режима – с катастрофическими последствиями. Фрида Хокауф, пятидесятилетняя ткачиха текстильного VEB в Циттау, дала этому плану окончательный девиз: “Как мы сегодня работаем, так будем завтра жить!” На самом деле это означало: работай больше и ешь меньше. Ресурсы перекачивались в тяжелую промышленность, подальше от потребления. В начале 1950-х годов магазины действительно снизили цены, но продуктов питания и товаров не хватало, а те, что продавались (мука и овес), были из сделанных ранее запасов. Большинство рабочих не хотели ждать до завтра. После неоднократного повышения “норм” работы настроение на стройках и на многих заводах было нестабильным. Весной 1953 года распространились слухи о том, что заработную плату могут снизить на 20 %.

5 марта 1953 года умер Сталин, “отец народов”. Лаврентий Берия, его непосредственный преемник, был откровенен. “Нам нужна только мирная Германия, – заявил он советскому Совету министров. – А будет там социализм или не будет, нам все равно… ГДР? Чего стоит ГДР? Это даже не настоящее государство. Его поддерживают только советские войска”11. Ульбрихта вызвали в Москву и 2 июня велели положить конец принудительной индустриализации и коллективизации и вместо этого повысить потребление, чтобы снизить напряженность в стране. Это было унижение.

Девять дней спустя, вернувшись в Восточный Берлин, Ульбрихт и Политбюро публично признали, что допустили “ряд ошибок”, и объявили “новый курс” (Neuer Kurs) с длинным списком уступок12. В глазах многих рабочих разворот подтвердил, что режим политически обанкротился. К требованиям снижения “норм” труда и улучшения условий жизни добавились свободные выборы и воссоединение.

17 июня 1953 года забастовки распространились со скоростью лесного пожара на более чем двести городов и населенных пунктов. К восстанию присоединился миллион человек – и это в стране с населением всего 18 миллионов. Они штурмовали ратуши и освобождали политических заключенных. Руководство SED потеряло контроль. Советские танки подавили бунт и восстановили порядок. По меньшей мере 55 человек были убиты и более 10 тысяч арестованы.

Подавление восстания не прекратило забастовки полностью – более мелкие беспорядки вспыхивали в 1956 году и повторялись в последующие годы, но сами по себе эти события дали как правителям, так и управляемым наглядный урок о сущности власти в ГДР. Ни те, ни другие его не забудут. Людям он ясно показал, что, несмотря на свое название, Германская Демократическая Республика является диктатурой, в которой SED правит от их имени. Она не перерастет в правление народа для народа. Любые открытые попытки в этом направлении были тщетны и в случае необходимости будут подавлены силой. В то же время руководству SED стало очевидно, насколько шаткой была его власть. Страх перед еще одним 17 июня фактически исключил политику, предполагающую снижение уровня жизни. В этом и заключался парадокс событий 17 июня: народную власть сокрушили, но народ добился улучшения условий жизни. С этого момента режим действовал более осторожной политикой кнута и пряника. Будут экономические “планы” на будущее и нападки на оставшихся фермеров, владельцев магазинов и специалистов. Однако еда, жилье и другие предметы первой необходимости стали неприкосновенны. Меры жесткой экономии предназначались для капиталистических стран. В рабочей республике основные потребительские товары будут оставаться дешевыми любой ценой.

17 июня продемонстрировало народный гнев, но молодая ГДР не осталась без поддержки. Мир, прогресс и лучшая жизнь образовали привлекательную троицу. Поколение, родившееся