Павел Комарницкий - Мария, княгиня Ростовская

— Да неужто отец твой охрану не даст? — прищурился Ярослав.

— Гм… — Мария задумалась. — А ведь правда твоя, Ярослав Всеволодович. Завтра же к отцу гонцов отряжу…

— Завтра не стоит. Скажу тебе, Мария — под Козельском до сих пор полчища Батыевы стоят. Осадили город намертво.

— И как давно стоят?

— Да уже почитай третью неделю.

— Да неужто? — непритворно изумилась Мария. — Козельск, он же меньше Углича, меньше Твери даже…

— А вот не по зубам Батыге, и всё тут! — злорадно улыбнулся князь.

— … Значит, так, Ли Сяо Лун. Даю тебе звание мастера, хотя ты ничем не проявил себя. Кроме того, если ты развалишь стену этого проклятого города, получишь сто золотых монет. И ещё держи вот этот шнурок с тремя узлами. Начиная с завтрашнего утра ты будешь развязывать по одному узлу. Когда развязывать станет нечего, ты повесишься на этом шнурке на любой из своих машин, на выбор. Всё, работай!

Голос Бату-хана дрожал от бешенства. Ещё бы! Крохотный городок, не идущий ни в какое сравнение с Владимиром и даже Рязанью, оказался неприступен для огромной орды. Ледяная броня крутого склона делала бесполезными и смешными всякие попытки штурма, промороженная насыпка стен успешно противостояла китайским стенобитным машинам. Даже зажечь город никак не удавалось. Джебе, умевший золотом и нагайками добыть всё, что угодно, на сей раз с громадным трудом и опозданием достал селитру и горючее земляное масло для зажигательных горшков. И тут выяснилось, что торсионы машин, изготовленные из волос урусских девок, потеряли свою упругую силу — должно быть, весенняя сырость сгубила их. Пытаться же изготовить новые нечего было и думать — проще сразу удавить всех китайцев одной тетивой. Да, жаль Елю Цая, очень жаль…

Кони месили копытами тяжёлый, посеревший от сырости снег. Бату-хан ехал, то и дело поглядывая на возвышавшиеся на холме стены наглого городишки, будто насмехавшегося над ним, Повелителем Вселенной.

— Ты зря злишься, мой Бату, — Сыбудай, как обычно, оставался невозмутим. — Разумеется, ты удавишь этого китайца. Потом другого и третьего. Но это не выход.

— А где выход? — Бату нервно дёрнул щекой. — Мои воины питаются палой кониной, кони же их шатаются ветром. Сушёной травы и зерна нет нигде в округе, от мокрой гниющей травы, выкопанной из-под снега, кони мрут как мухи!

Да, Бату-хан уже много раз пожалел, что не проехал тогда мимо этого городишки, не повернув головы. Но теперь было поздно. Отступить теперь было равнозначно признанию собственного бессилия.

— Я успокою тебя, мой дорогой Бату. Видишь это? — Сыбудай указал на чёрную проплешину, показавшуюся из-под снега. — Через неделю снег сойдёт, а ещё через неделю солнце растопит и ледовый панцирь, не дающий твоим воинам взобраться на холм. И промороженная земля, которой набиты стены этого урусского города, тоже начнёт таять. Вот тогда стенобитные машины китайцев легко справятся с ней.

— Это ещё ждать две недели?! — возмутился молодой монгол. — Или даже три?!

— У тебя есть два пути. Либо отступить, либо подождать, — Сыбудай остро блеснул глазами. — Время обычно любит терпеливых, мой Бату.

— Сейчас, сейчас… Да погоди, животина…

Ирина Львовна, мурлыча, толкалась головой в подмышку Савватию. Она сильно растолстела за последнее время. В обширных кладовых княжьего терема не было ни зёрнышка, и даже репа была на исходе. Так что пергаменты библиотеки, извлечённые из чулана и водружённые обратно на полки, манили мышиную братию неудержимо, и немало отчаянных мышиных смельчаков каждый день гибло в острых когтях пожилой, но всё ещё ловкой кошки.

— Будешь? — отче Савватий предложил кошке кусочек сала, по размерам вполне подходящий для мышеловки. Ирина Львовна с сожалением поглядела на худую, перекошенную фигуру книжника, спрыгнула со стола и спустя несколько секунд вернулась, держа в зубах ещё трепыхающуюся мышь. Коротко мявкнув, кошка положила её рядом с кусочком сала, припасённым Савватием на ужин — мышь заметно превосходила размерами скудный припас.

— Понял, спасибо, — улыбнулся Савватий. — Давай так: сало мне, а мышь тебе. Угу?

Кошка не возражала. Взяв в зубы добычу, спрыгнула со стола, дабы не мешать трапезе библиотекаря-летописца. Разумеется, кошка считала нежелание есть мышей признаком дремучей дикости, но что взять с человека? Все они такие…

Книжник улыбнулся — милое, родное существо. Ирина Львовна, пожалуй, больше всех обрадовалась чудесному возвращению хозяина. Теперь она была с ним почти неразлучна, спала в ногах и на груди, отчего страшные шрамы, оставшиеся от калёного железа на ногах и рёбрах, ныли гораздо меньше, и Савватий мог спокойно заснуть.

Савватий вздохнул и начал неспешно пережёвывать ломоть хлеба, переслоив его полосками тонко нарезанного сала. Ещё в наличии имелась крупная луковица. Немало, прямо скажем. У очень многих горожан теперь нет и этого — одна квашеная капуста да вялой репы немного…

На столе перед книжником были разложены письма, готовые к отправке. Три письма на тонкой бумаге, для голубиной почты, и ещё два солидных пергамента, со шнурками и свинцовыми печатями. Да, бедная княгиня Мария Михайловна… Даже времени предаться скорби нет у неё…

А и хорошо, что нет, подумал Савватий. В горячке неотложных, скопом навалившихся дел перегорит, ослабнет лютая безнадёжная тоска. Неправда, что время лечит — нет такого свойства у времени. Остаются навсегда страшные рубцы на теле ли, на душе. И не вырастет отрубленная рука, и не вернётся домой погибший… Нет, время не лечит, разумеется. Но, подобно крепкому маковому отвару, утишает боль. И за то ему спасибо. Надо только набраться терпения и выдержать первую, самую жгучую горечь. Время любит терпеливых, вот что.

Покончив с ужином, Савватий вздохнул.

— Ну что, Ирина Львовна, с письмами справились мы. Займёмся теперь летописанием.

Кошка мявкнула, коротким точным движением перевернула лист пергамента в большой книге-летописи, куда Савватий заносил теперь всё, скрупулёзно и ежедневно.

— Да погоди ты, животная, я ещё на той странице не дописал! — книжник перевернул страницу обратно. Ирина Львовна пренебрежительно фыркнула. При всём своём уважении и даже, прямо скажем, любви к отцу Савватию она никак не могла смириться с его неповоротливостью. И это летописец… Что бы он делал, не переворачивай за него страницы старая, мудрая кошка?..

Влажный весенний ветер щекотал ноздри, забираясь под одежду, холодил кожу. С высоты сторожевой башни вся округа была как на ладони — поля, луга и перелески, уже освободившиеся от снега, бурым квором рассилались окрест. И на всём этом пространстве раскинулся громадный стан вражеской орды.