королем, который готов отослать жену в отчий дом, дабы выбрать себе супругу по нраву, послужил бы к моей вящей славе, и он бы радовался вместе со мной. Мы переночевали в Булони и назавтра отправились в Эсден, где в утро нашего отъезда господин де Лозен выстроил войска в боевом порядке. Во главе их он приветствовал короля; затем войска были распущены по квартирам, за исключением гвардейцев и жандармов, которые остались при короле. Вечером в Аббервиле я нашла его у королевы; он мне сказал: «Вы видите перед собой человека, который счастлив наконец получить возможность не надевать сапоги и приехать в карете». Я хотела его пожурить за леность и сказала, что когда бы он мог видеть, как был хорош во главе войска, то не слезал бы с лошади. Вечером у королевы я ему сказала: «Теперь, когда вам не надо отдавать приказы или отправляться ночевать в лагерь, я надеюсь, что вы останетесь вплоть до ужина короля». В тот момент, когда он вошел, я беседовала с Молеврие[318], братом Кольбера, нашего посла в Англии. Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, «Я не хотел вас прерывать, – сказал он, – по-видимому, вы расспрашиваете брата посла об известиях касательно вашего брака. Вы избрали меня для совета; признаюсь, на вашем месте меня бы соблазнила возможность стать великой королевой, тем более в стране, где вы можете быть полезны королю. Поверьте, соглашайтесь без колебаний. Помимо интересов короля, которые вам должны быть чувствительней всего на свете, вы найдете приятность в браке с человеком в высшей степени достойным, который еще и близкий друг короля. Из этих соображений вы можете видеть, что весь мой совет ограничивается тем, что я могу лишь со всей страстью желать благополучного завершения этого дела». Он мне сказал: «К тому же я знаю, что вам нравятся неожиданные известия, – и это как раз в вашем вкусе». Я прекрасно видела, что он так говорит, дабы заставить меня объясниться; и хотя он всегда старался казаться человеком, не любящим долгих речей, что в каком-то смысле было правдой, когда он хотел проникнуть в мысли людей, то решительно ударялся в другую крайность, владея секретом на протяжении двух-трех часов болтать о самых разных вещах, казавшихся пустяковыми тем, кто его слушал и не постигал, какое приложение он мысленно всему этому делал. Я ответила: «Когда бы я действительно этого желала, как вы говорите, то вчера бы не плакала. Мне кажется, что вам я менее всего обязана объяснениями, ибо мне слишком часто случалось вести с вами речи, из которых легко понять, что у меня другие намерения. Вы были бы вправе, – сказала ему я, – посмеяться надо мной, если бы я пустилась в долгие рассуждения по поводу того, чего хочу и чего не хочу делать». И добавила: «Я не изменю ни образа действий, ни своего решения». Пока мы так беседовали у окна в покоях королевы, перед нашими глазами прошли почти все придворные кавалеры, и я принялась оценивать их фигуры, манеры, внешность и рассуждать об их уме. Когда я высказалась о каждом, он сказал: «Судя по тому, что я вижу, вы выбирали не из тех, о ком сейчас шла речь, ибо в каждом вы обнаружили что-то вам не нравящееся. Я бы хотел, – сказал он, – чтобы этот человек появился и вы бы мне его показали». Прошел Шаро[319], затем граф д’Эйен. Он мне сказал: «Вот человек достойный; однако не думаю, чтобы это был счастливец, уже, как вы говорите, вами избранный». Я ему ответила: «Поищем; я вам обещаю, что он здесь, и, если вы немного мне поможете, мы его скоро найдем». Он заулыбался и сказал: «Поразительно, как долго можно вот так тешиться пустяками; если подумать, то мы с вами, что называется, порем чушь. Поговорим о чем-нибудь более серьезном». Он переменил тему и вскоре меня оставил. Во время этой поездки я свела знакомство с его сестрой, госпожой де Ножан. Как я уже говорила, она была принята в число фрейлин королевы в Бордо и с тех пор вышла замуж за графа де Ножан[320]. Я хотела иметь при себе кого-то, с кем можно было бы о нем беседовать. В ней были ум и достоинство, и я с удовольствием с ней болтала; и, хотя я уже оправилась от слухов, пущенных его врагами, что он собирается жениться на госпоже де Лавальер, я все-таки расспросила о них госпожу де Ножан, чтобы она подтвердила мое мнение, а еще чтобы поговорить о ее брате и услышать о нем что-нибудь хорошее. Она отвечала, что эти слухи приводят его в отчаяние и ее тоже.
Когда я вернулась в Сен-Жермен, то обнаружила, что в моих покоях работают каменщики, которые не закончат своего дела раньше чем через неделю. Наперекор моему нежеланию и отвращению пришлось отправиться в Париж. Я бы там умерла со скуки, если бы король не решил провести несколько дней в Версале; я ринулась за ним со всей поспешностью. Однажды после мессы госпожа де Тианж[321], оставшись со мной с глазу на глаз, сказала: «Я хочу вам рассказать об одном сумасбродстве, которое у меня на уме: почему бы вам не выйти замуж за господина де Лонгвиля?» И, расхвалив его на все возможные лады, она два или три раза повторила: «Что вы мне на это ответите?» Я сказала: «Ничего, ибо у меня нет желания выходить замуж». Мадам вернулась из Англии, где, казалось, обрела здоровье, такой красивой и довольной она выглядела. Месье не поехал ее встречать и даже упросил короля не делать этого. Но если тот и не оказал ей этой любезности, то принял ее со всеми выражениями величайшего уважения; Месье же и не подумал. Я посетила ее и расспросила о новостях; она сказала, что король Англии и герцог Йоркский поручили ей передать мне поклоны, что они оба числят себя моими друзьями и что королева ей показалась славной женщиной, не красавицей, но столь любезной и набожной, что ее все любят; что герцогиня Йоркская очень умна, что она всем чрезвычайно довольна и что она нашла английский двор по-прежнему в трауре по королеве-матери, которая незадолго до того скончалась в Коломбе. Королева-мать была очень хрупкой и постоянно болела; ей дали пилюли, чтобы она могла заснуть, и она заснула так крепко, что не проснулась[322]. Мадам была очень огорчена, ибо любила ее, а та старалась примирить ее с Месье, с
