Иван Грозный. Царь, отвергнутый царизмом - Сергей Кремлёв

Через год после устранения Елены и Овчины-Оболенского Василий Шуйский-Немой решил укрепиться, породнившись с правящей династией. Выбор был невелик, и 60-летний князь летом 1538 года насильно, против её воли, взял в жёны юную племянницу Василия III – княгиню Анастасию Петровну, дочь крещёного казанского царевича Петра Ибрагимовича. Младший сын казанского хана Ибрагима Худай-Гул (Кудайкул) был крещён под именем Петра, и в январе 1506 года Василий III выдал за него свою сестру Евдокию и дал в кормление Клин и Городец. Царевич пользовался благоволением своего шурина, в мае 1522 года был оставлен в Москве наместником, когда пришли вести о походе на Русь крымских и казанских татар во главе с ханом Мухаммедом. Тогда «крещёный татарский царевич Пётр» при переговорах с ханом об уплате дани, выслал скреплённое великокняжеской печатью письменное обязательство платить дань. Это как раз и был Худай-Гул, и через брак с его дочерью Шуйский-Немой роднился с великим князем. Что же до вынужденного и мало обязывающего Москву обязательства, то оно в условиях усиления Руси не могло с годами не становиться формальностью.

Новый кандидат в регенты-диктаторы, Шуйский выпустил из темницы двоюродного брата – Андрея Михайловича Шуйского-Честокола, и князя Ивана Фёдоровича Бельского, посаженных туда Еленой Глинской. Но вскоре Бельский, недовольный всевластием Шуйского-Немого, выступил против последнего, и Шуйский-Немой вновь арестовал Бельского и его сторонников, разослал их по разным городам, а влиятельному дьяку Фёдору Михайловичу Мишурину – любимцу ещё Василия III и доверенному лицу Елены Глинской, приказал отрубить голову. Похоже, Мишурин принял сторону Бельского постольку, поскольку выбирать было не из чего – кроме Бельского противостоять Шуйским тогда было некому, а Шуйские разваливали государство.

Так или иначе, но уже в ноябре 1538 года Немой неожиданно умер – скорее всего, от отравы. Бразды фактического регентства принял от умершего брата Иван Васильевич Шуйский-Китаев. Полностью не способный к государственной деятельности, Иван Васильевич был зато крайне спесив и непомерно алчен. Много позднее уже зрелый Иван Грозный в своих посланиях беглому князю Курбскому дал яркие и правдивые портреты Шуйских – об этом ещё будет сказано. Иван писал: «…Об нас, Государях своих заботиться не стали, начали хлопотать только о приобретении богатства и славы, начали враждовать друг с другом… И сколько зла они наделали!.. Казну матери нашей перенесли в большую казну, причём неистово ногами пихали ея вещи и спицами кололи; иное и себе побрали. Нас с братом Георгием начали воспитывать как иностранцев или нищих. Какой нужды не натерпелись мы в одежде и пище… Всё расхитили лукавым умыслом, будто детям боярским на жалованье… Из казны отца нашего и деда наковали себе сосудов золотых и серебряных, и написали на них имена своих родителей, как будто это было наследственное добро… Потом на города и сёла наскочили и без милости пограбили жителей… мзду безмерную отовсюду брали…»

Летописец отмечал, что назначенные Шуйским-Китаевым наместники в городах «свирепствовали яко львы». Н. М. Карамзин позднее писал, что в то время мы были «жертвой и посмешищем неверных». По словам Карамзина, «хан Крымский давал нам законы, царь Казанский нас обманывал и грабил». Крымский хан Саип-Гирей перехватил гонца из Москвы к господарю Молдавии и бахвалился в письме малолетнему Ивану: «…у меня больше ста тысяч рати… Вот я иду, ты будь готов; я украдкой не иду. Твою землю возьму, а ты захочешь мне зло сделать – в моей Земле не будешь». В ответ на дерзкое послание пришлось направлять большое посольство с богатыми дарами и униженным обещанием не вмешиваться в дела Казани, дружественной Крыму.

Вполне правомерен вопрос – что было бы, если бы не Шуйский-Немой отравил Елену Глинскую и устранил Овчину-Оболенского, а «дуэт» Елены и Овчины решился на масштабные репрессии против Шуйских и вообще бояр и княжат?

Ответ очевиден: ничего печального не произошло бы – напротив, всё могло сложиться вполне удачно и положительно. Государственная деятельность правительства регентши была конструктивной. Юный Иван имел задатки великого государя… Внутренняя ситуация особых тревог не внушала. Так что развитие событий при сохранении власти Глинской и Овчины шло бы, скорее всего, примерно в том русле, в каком оно и шло позднее реально – при повзрослевшем Иване… Если не при регентстве, так после воцарения Ивана, поддерживаемого матерью и её фаворитом, имели бы место присоединение Казани и Астрахани; продвижение в Сибирь, Ливонские во́йны за выход к Балтике и прочее, и прочее, необходимое для развития Руси, включая усиление значения служилого дворянства… Только происходило бы это без тех избыточно кровавых эксцессов, которые произошли в России Ивана IV, исковерканной, по сути, не Иваном Грозным, а княжатами и боярством.

Однако – и это надо понять чётко! – более плавное, менее конфликтное, но конструктивное для России развитие гипотетических событий всё равно не могло бы состояться без превентивных репрессий гипотетического режима Глинской – Овчины против тех самых княжат и бояр, с которыми жестоко расправлялся реальный режим Ивана Грозного. То есть – и это обычно упускают из виду – масштабные анти-боярские меры, широкое подавление родового боярства оказывались к середине XVI века в России объективной исторической потребностью. Без нейтрализации и ликвидации боярской угрозы государству и обществу Россия могла бы просто рухнуть и вновь подпасть под чужеземную власть, исходящую с запада, севера, юга и востока.

Предпринятый выше краткий альтернативный анализ подтверждается и реальным ходом дальнейших событий на Москве. В 1540 году митрополит Иосаф стал заступаться в Боярской думе перед 10-летним Иваном IV за опального князя Ивана Бельского и смог выхлопотать его освобождение. Истинный смысл и значение смелого поступка Иосафа становятся ясными лишь в свете того, что Иосаф был ставленником Шуйского-Китаева. Когда тот «принял эстафету» от скончавшегося брата, то уже 2 февраля 1539 года «боярским изволением» сместил с митрополичьей кафедры митрополита Даниила, былого сторонника Елены Глинской, нынешнего сторонника князя Ивана Бельского и противника Шуйских. Даниил был сослан в Иосифо-Волоколамский монастырь, а в митрополиты поставлен как раз Иосаф, до этого – игумен Троице-Сергиева монастыря. И вот теперь даже Иосаф шёл против «благодетеля». В итоге Шуйский-Китаев был обречён – вскоре он отошёл от дел, а фактическим главой правительства с 1540 года стал Иван Бельский.

В России начала восстанавливаться нормальная государственная жизнь, стала широко практиковаться выдача горожанам, городам и волостям губных грамот, обеспечивавших местное гражданское самоуправление в ограничение произвола воевод и наместников.

Шуйский-Китаев не только остался на свободе, но и получил от Бельского воеводство во Владимире. В июле 1541 года во главе большого полка он ходил