Ворон - Эдгар Аллан По

душ

Ему в экстазе смерти изливали:

Свет лился медленно на лики роз,

Они же умирали, пленены

Тобою и поэзией твоею.

Полусклоненная, среди фиалок

Ты мне предстала в белом одеянье;

Свет лился медленно на лики роз,

На лик твой, поднятый – увы! – в печали.

Не Рок ли этой полночью в июле,

Не Рок ли (что зовется также Скорбью!)

Остановил меня у входа в сад,

Чтобы вдохнул я роз благоуханье?

Ни звука: ненавистный мир уснул,

Лишь мы с тобой не спали. (Боже! Небо!

Как бьется сердце, лишь услышу вместе

Два слова: мы с тобой.) Я огляделся —

И во мгновенье все кругом исчезло.

(Не забывай, что сад был зачарован!)

Луны жемчужный блеск погас на небе,

Извилистые тропки, мшистый берег,

Счастливые цветы и листьев шелест —

Исчезло все, и роз благоуханье

В объятьях ветерка тогда скончалось.

Все умерло – и только ты жила,

Нет, и не ты: лишь свет очей твоих,

Душа в очах твоих, подъятых к небу.

Я видел их, вселенную мою,

Лишь их я видел долгие часы,

Лишь их, пока луна не закатилась.

Какие горькие повествованья

Таились в их кристальной глубине!

И горя сумрак! И полет надежды!

И моря безмятежное величье!

И дерзость в жажде славы! – но, бездонна,

К любви способность мне открылась в них!

Но вот исчезла милая Диана

На ложе западном грозовых туч:

И, призрак меж стволов, подобных склепу,

Ты ускользнула. Но остались очи.

Остался взгляд, он не исчез доныне.

В ту ночь он к дому осветил мне путь,

Меня он не покинул (как надежды).

Со мною он – ведет меня сквозь годы,

Он мне служитель – я же раб ему.

Он служит мне, светя и согревая,

Мой долг – спасенным быть его сияньем,

Стать чистым в электрическом огне.

В огне Элизия стать освященным.

Он дал мне Красоту (она ж Надежда),

Он в небе – пред его сияньем звездным

В часы унылых бдений я колена

Склоняю; и в слепящем свете дня

Все вижу их – две сладостно блестящих

Венеры, что и солнце не затмит!

For Annie[122]

Thank Heaven! the crisis —

        The danger is past,

And the lingering illness

        Is over at last —

And the fever called “Living”

        Is conquered at last.

Sadly, I know

        I am shorn of my strength,

And no muscle I move

        As I lie at full length —

But no matter! – I feel

        I am better at length.

And I rest so composedly,

        Now, in my bed,

That any beholder

        Might fancy me dead —

Might start at beholding me,

        Thinking me dead.

The moaning and groaning,

        The sighing and sobbing,

Are quieted now,

        With that horrible throbbing

At heart: – ah, that horrible,

        Horrible throbbing!

The sickness – the nausea —

        The pitiless pain —

Have ceased, with the fever

        That maddened my brain —

With the fever called “Living”

        That burned in my brain.

And oh! of all tortures

        That torture the worst

Has abated – the terrible

        Torture of thirst

For the napthaline river

        Of Passion accurst: —

I have drank of a water

        That quenches all thirst: —

Of a water that flows,

        With a lullaby sound,

From a spring but a very few

        Feet under ground —

From a cavern not very far

        Down under ground.

And ah! let it never

        Be foolishly said

That my room it is gloomy

        And narrow my bed;

For man never slept

        In a different bed —

And, to sleep, you must slumber

        In just such a bed.

My tantalised spirit

        Here blandly reposes,

Forgetting, or never

        Regretting its roses —

Its old agitations

        Of myrtles and roses:

For now, while so quietly

        Lying, it fancies

A holier odour

        About it, of pansies —

A rosemary odour,

        Commingled with pansies —

With rue and the beautiful

        Puritan pansies.

And so it lies happily,

        Bathing in many

A dream of the truth

        And the beauty of Annie —

Drowned in a bath

        Of the tresses of Annie.

She tenderly kissed me,

        She fondly caressed,

And then I fell gently

        To sleep on her breast —

Deeply to sleep

        From the heaven of her breast.

When the light was extinguished,

        She covered me warm,

And she prayed to the angels

        To keep me from harm —

To the queen of the angels

        To shield me from harm.

And I lie so composedly,

        Now, in my bed,

(Knowing her love)

        That you fancy me dead —

And I rest so contentedly,

        Now in my bed,

(With her love at my breast)

        That you fancy me dead —

That you shudder to look at me,

        Thinking me dead: —

But my heart it is brighter

        Than all of the many

Stars in the sky,

        For it sparkles with Annie —

It glows with the light

        Of the love of my Annie —

With the thought of the light

        Of the eyes of my Annie.

Энни

Бог сжалился