Таганка: Личное дело одного театра - Леенсон Елена

Таких парадоксов в спектакле множество. Так, госпожа Янг выглядит в спектакле чуть ли не моложе своего сына Янг Суна (в действительности артисты А. Демидова и Б. Ватаев, видимо, сверстники). Но трудно представить, что стройная молодая женщина с изящной фигурой и красивыми руками, с тонкими чертами лица, могла бы с такой потрясающей силой внушать своим обликом ужас, олицетворяя, если позволено так выразиться, живую смерть. Ведь ее лицо — это лицо молодой женщины на смертном одре с остановившимся стеклянным взглядом. И вот оказалось, что смерть в образе красивой молодой женщины (и, видимо, чем она моложе и красивей, тем страшней) может обладать более сильным эмоциональным воздействием, чем в привычном всем образе старухи с ввалившимся носом и скрюченными пальцами.

А вот и еще один парадокс. Торговец коврами — высокий юноша без грима, студент 2-го курса Училища[753] Б. Хмельницкий, ведет бережно жену, семенящую мелким шагом, маленькую, согбенную, внешне безобразную старушку (Л. Возиян). Жизнь ее, видимо, страшно надломила, но никакие силы не смогли потушить в ней любви к людям и природной доброты, отраженных в ее лучистых глазах. Рядом с рослым юношей-„стариком“, который ее бережно поддерживает, она кажется еще меньше и еще более беззащитной (да разве дело в натуральном старике?). ‹…›

Что говорить: слыхано ли, чтобы скупость в театральных реквизитах была бы не только разумной, но и служила одним из способов большого эмоционального воздействия! Но почему же?

Видимо, потому, что каждый образ спектакля — это не столько конкретный персонаж, сколько широко обобщенный тип или даже явление.

Боги — символ бездушия и абсолютного игнорирования житейских неурядиц, касающихся простых смертных.

Шен Те (3. Славина) — олицетворение здоровых сил жизни, пытающихся идти вопреки мутному течению.

Летчик Янг Сун (Б. Ватаев) — иллюстрация того, как молодой физически сильный человек… может превратиться… в эгоиста и разрушителя. ‹…›

Семья столяра — серая аморфная масса, потерявшая человеческий облик, — это только тени бывших людей.

В противовес им водонос Ванг (А. Кузнецов) — калека, несущий чашу с водой, в полной мере познавший всю чашу горестей и несправедливостей, но сохранивший чувство человеческого достоинства и полный решимости бороться со злом.

Цирюльник Шу Фу — тип мерзкого приспособленца и себялюба, роль которого прекрасно исполняет артист И. Петров — на сцене юноша с приятными чертами лица и почти без грима».

Обстоятельно анализируя спектакль, Я. Иоффе замечает: «Разбирая так подробно эту исключительную по замыслу и воплощению постановку, я прекрасно отдаю себе отчет в своей недостаточной компетенции в вопросах театра и драматургии (не сомневаюсь, что специалисты-театроведы еще произведут, и не единожды, глубокий и всесторонний анализ этого удивительного спектакля). Если какой-нибудь маститый критик все же где-нибудь в рецензии уронит привычную фразу: „Вместе с тем следует отметить и некоторые слабые места в спектакле…“, то это больше будет свидетельством слабых мест у автора подобной рецензии. Я категорически утверждаю: В ВАШЕМ СПЕКТАКЛЕ СЛАБЫХ МЕСТ НЕТ! В отличие от простых смертных, ваш „Добрый человек“ безгрешен. В нем нет ни слабых актеров, ни слабых сцен…, ни даже слабых… пауз между сценами. Есть талантливый коллектив актеров, играющих как один человек, воодушевленный каким-то святым чувством значимости своей миссии. Уму непостижимо, сколько в этот спектакль вложено труда, душевных сил постановщиков и исполнителей и, наконец, гуманизма — не слезливого или декларируемого, а искреннего и динамичного».

Письмо это написано 5 апреля 1964 года. После того как Я. Иоффе и его жена М. Александрова увидели спектакль, прошло несколько месяцев, но потребность рассказать о своих впечатлениях осталась.

Из ответов на вопросы анкеты к 25-летию Театра на Таганке

Ваши первые воспоминания о «Таганке»:

«25 лет назад. Студенческий спектакль „Добрый человек из Сезуана“ в училище им. Щукина. Переполненный зал, мы с моим учителем Г. Н. Бояджиевым сидим на доске, положенной в проходе на два кресла. У обоих у нас в первые же минуты спектакля возникает ощущение внезапного несомненного счастья. И последняя, 25 лет спустя, встреча с Таганкой. Тот же спектакль. То же ощущение счастья, которое испытываем мы оба, мой пятнадцатилетний внук Тимур[754] и я».

Б. И. Зингерман, театровед.

Заслуженный артист РСФСР, актер Вологодского драматического театра Л. С. Державин пишет о «Добром человеке», поставленном уже в стенах Театра на Таганке:

«Уважаемый товарищ Любимов! Семь недель назад, 9 сентября, посмотрел я Ваш спектакль „Добрый человек из Сезуана“. Пронзил он меня, по сей день празднично на душе, и нет-нет, да возвращаюсь к нему, перебираю, проглядываю ту или иную сцену. И не могу, не хочу оставаться должником перед 1964 годом, перед Вами, славным Вашим коллективом — примите глубочайшую благодарность.

Взволнован, пленен формой, мерой условности, лаконизмом, решением спектакля внешним, а более того — духом его. Ах, каким огнем начинили Вы Ваших мальчиков и девочек! Не увлечение — остервенение, бой. И каждый выкладывается, ощущение — до предела. Умные глаза, сосредоточенность, вера. Хочется верить, что это на каждом спектакле, как и великолепный контакт со зрительным залом. Победоносный спектакль — таким, собственно, и должен быть театр.

Рядовой театра, более 3-х десятков лет попирающий подмостки, земно кланяюсь Вам, Вашему коллективу за добрый заряд, которым вы одарили меня. ‹…›

С ув. Л. Державин. Вологда. 29 декабря 1964 г.»[755].

Из ответов на вопросы анкеты к 25-летию Театра на Таганке.

Ваши первые воспоминания о «Таганке»:

«Мою первую встречу с „Таганкой“ не забуду никогда. „Таганка“ тогда находилась еще не на Таганке. В ЦДЛ[756] шел спектакль „Добрый человек из Сезуана“, поставленный Юрием Любимовым с группой ребят из Щукинского училища. Будущая „Таганка“ сразу начала со своего звездного часа. Казалось, был даже не шум, а гром аплодисментов. И как молния среди этого грома, носилась по сцене Зинаида Славина».

3. С. Паперный, литератор.

Юрий Щуцкий, актер и режиссер Русского драматического театра Литвы, отозвался на «Гамлет» Театра на Таганке стихами:

Песенка зрителя

Я на сцену гляжу, прищурясь,

Ногу за ногу заложив.

А, меня веселя, балагуры

Извиваются, как ужи.

Я смеюсь: во, артист! Во, дает!

И трясется мой пышный живот.

Он заплачет, жалею как брата

И готов за него хоть в тюрьму:

Понимаю, наверно, зарплаты

Не хватает, бедняге, ему.

Порыдай, порыдай, отчаянный,

Оно, глядишь, полегчает.

Только вот, один дурачок

Не смеется, не плачет, а просто

Посмотрел на меня разок…

Сумасшедший, аж в дрожь меня бросил.

Я за ним все слежу, слежу,

Отчего, сам не знаю, дрожу.

И на вид вроде он не дюжий,

Но уж больно опасен взгляд…