Марина Райкина - Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь

Больше тридцати лет мы прожили вместе. Еще раз говорю — многое было прекрасно. Для меня худшие человеческие грехи — это когда люди забывают добро и родство свое…

— Расстаться — это было ваше обоюдное желание?

— Не совсем. Я поставил жену перед фактом.

— Представляю, какой для нее это был удар.

— Я не знаю, был ли для нее это удар, скорее неожиданность, потому что в конфликтах наших, доходя до предела, она нередко говорила: «Нам надо разойтись».

— Все же я хочу понять: что вызывало ее раздражение в этих конфликтах?

— Моя автономия.

— Расшифруйте, что это такое.

— Особенности моей профессии диктуют автономию человека, независимость его жизни.

— Как женщина, я понимаю вашу жену. Ей в отличие от вас сложнее начать новую жизнь. Вам не жалко ее?

— Да, ничего сказать не могу. Наверное, это надо было сделать раньше, десять лет назад. В этом моя вина перед ней.

— Олег Павлович, вы сталкивались с мнением: «Табакову захотелось молодую жену» — в общем, седина в бороду, бес в ребро и так далее?

— Знаете, у меня довольно регулярно была возможность «быть с молодой и красивой». Я, видимо, отношусь к категории тех «субъектов Федерации», которые не утратили привлекательного товарного вида.

— Да вы ходок, как я посмотрю…

— Да. Это, наверное, дано мне.

— Но Марина Зудина вошла раньше в вашу жизнь или после развода с Людмилой Крыловой?

— Нет, она была. Все и началось еще тогда, когда она училась у меня в училище. Но я никогда ничего не обещал.

Когда у меня случился инфаркт и я умирал, я перестал врать. Знаете почему?

— Почему?

— Потому что очень много запоминать надо.

— Интересно, как круг ваших знакомых оценил ваш поступок?

— С широко открытым ртом.

— Была подорвана репутация образцового семьянина? Или, напротив, все сказали: «Ну, у них все шло к разводу…»

— Я никогда не производил впечатления человека, у которого все к этому шло. Я тихушник. Я никогда не демонстрировал ничего. Это слагаемые моего характера, возможно, недостаток.

— А были среди друзей те, кто перестал подавать вам руку?

— Нет.

— Уйдя из семьи, вы делили имущество?

— Нет. Я купил жене квартиру. Все, что было, — оставил. Как можно делить то, что я покупал ей в свое время, — драгоценности, вещи какие-то. Но у меня есть комплекс вины своего отца, который оставил в свое время меня одного.

— Я чувствую, вы обижены на близких. Это значит, что вы не поддерживаете никаких отношений с ними? А у вас-то потребность общаться есть?

— Как сказать… Сын поздравил с днем рождения… Вот внучка — это боль моя. Я люблю ее очень. Она кажется мне моим продолжением.

— Как бы вы охарактеризовали ваше душевное состояние?

— Я думаю, что выгляжу лучше. Я в форме. У меня ум с сердцем в ладу. Марина для меня — подарок судьбы.

— Не знаю, как спросить. У вас серьезная разница в возрасте. Или вы считаете, что человек с вашими деньгами не бывает старым?

— Любовь можно купить не надолго. Надолго купить любовь никому не удавалось.

— Олег Павлович, вы не задавали себе вопроса, который неизбежно задают себе мужчины, оказавшись на вашем месте…

— Надолго ли это? — хотите спросить.

— Точно.

— Я думаю, что никогда не отягчу близкого человека собой. Гордыня во мне велика. Я никогда не позволю женщине, которая будет со мною, находиться в статусе сестры милосердия. Помилуйте, я живу методом проб и открытий. Мне просто весело заниматься этим делом — жизнью. Ведь в этом и есть главное чудо, подарок судьбы — у меня есть возможность жить. Вот и все. Это ни с чем не сравнимо.

Поверьте, для меня не в тягость будет после того, как мы закончим наш разговор с вами, пойти и вымыть эти чашки. Это я не к тому, что я такой демократ, а к тому, что я привык обихаживать себя. Уже много лет, с момента первого выезда за границу. Стираю свое белье, носки, сам все делаю. Во всяком случае, я могу сказать, что комфортность бытия всегда была для меня подарком, а не правилом жизни. Я знаю, что такое голод. Я знаю, что такое воровать от голода. В общем, я никогда ничего не боялся.

— Но у вас такой темперамент, Олег Павлович, что я думаю иначе поставить вопрос: может быть, не Марина, а вы ее оставите?

— Я буду с человеком до тех пор, пока не стану в тягость. Я вообще не прекраснодушный. И довольно трезво смотрю на себя. Я не подарок, я эгоист, для меня, повторяю, работа и есть способ существования, что для близких радостным быть не может.

— А сейчас почему вы не спешите домой, а третий час подряд беседуете с журналистом… Уже полночь, между прочим.

— Потому что вы задаете вопросы. А еще потому, что та, к кому я мог бы стремиться, ночью занята на съемках.

На самом деле, я думаю, что просто всему отмерено свое время. Если мне дано испытать это — новую жизнь, — я должен ее испытать. А потом посмотрим, на что я гожусь и на что имею право. Дай Бог. Я думаю, что в конечном итоге природа одаривает нас разными способностями, в том числе и способностью любить. Я и фаталист к тому же. Я вижу круг дел, которые должен сделать. Я жизнью своею оплачиваю свои слова, и весь вопрос в том, чтобы иметь мужество сказать себе, что на сегодня ценности поменялись.

Начинать ли новую жизнь на склоне лет или не начинать — каждый решает для себя сам. Подлинную цену этому шагу — глупость или удача — назначит сама жизнь. В случае с Олегом Табаковым перекрой судьбы обернулся поздним счастьем. У него красивая, умная и талантливая жена, рядом с которой этот седой господин кажется много моложе. У них растет сын Пашка, похожий на мать. После смерти своего учителя Табаков возглавил МХАТ, и его творческий путь от простого артиста до художественного руководителя гордости русского театра можно считать головокружительной карьерой. У него все хорошо — он мчится по жизни со скоростью 120 километров в час, не опасаясь, как говорит, свернуть шею на крутых виражах, которые сам себе придумывает.

И все-таки… Все-таки… В редкие минуты, оставшись один на один с самим собой, он спрашивает себя — он без вины виноватый?

За одного Ленина одного народного давали

Заслуженный — значит, заслужил. Заслужил — значит, заработал. Заработал значит, сильно старался, чтобы выбиться в люди. А что такое выбиться в люди для артиста? Это значит получить звание: заслуженный артист РэСэФэСэРэ или народный артист СэСэСэРэ. Впрочем, последнего звания, как и самого СэСэСэРэ, с 1991 года не существует. Хотя отряд народных насчитывает до сих пор 1100 человек. Но с каждым годом он несет невосполнимые потери.

История со званиями всегда была непростой, полной драматизма, парадоксов и извращений. Да что там говорить, если

ЗА ОДНОГО ЛЕНИНА ОДНОГО НАРОДНОГО ДАВАЛИ

Станиславский не мог запомнить слова «распределитель» — Просто народная Ермолова — Опереточный друг Ельцина — Джигарханян знает вещи слаще

Для меня всегда было загадкой: для чего изобретены эти самые звания заслуженный, народный, заслуженный деятель искусств, заслуженный работник культуры, известный в народе аббревиатурой «засрак»? Может, это особая государственная оценка труда художника? Моральная игрушка вместо адекватной оплаты труда? Идеологический поводок разной степени достоинства — золотой, серебряный, бронзовый? Или какая-то иная, недоступная моему пониманию штуковина, которой бредили и бредят, за которую бились и бьются?

В почетных званиях существовала следующая иерархия:

1) народный артист СССР;

2) народный артист РСФСР (дальше шли народные всех имевшихся в наличии союзных республик);

3) заслуженный артист РСФСР.

Первое — самое высшее — условно можно приравнять к генеральскому званию. Второе — к полковничьему, ну а третье — что-то вроде майора будет.

Любопытно, что народными артистами СССР № 1 и № 2 в 1936 году стали капиталист Станиславский и дворянин Немирович-Данченко. Это был очень хитрый политический маневр властей по дрессуре художников: с одной стороны, соввласть демократично закрывала глаза на буржуазное прошлое мхатовских отцов, а с другой — объявляла их своей собственностью. Впрочем, основателям МХАТа, в особенности Станиславскому, далекому от мирской суеты и при царе-батюшке, было все равно, живут они со званием или без оного.

Ну о каком серьезном отношении к почетному титулу, полученному от большевиков, могла идти речь, если Константин Сергеевич мог позвонить товарищу Сталину и сказать:

— Иосиф… простите, любезный, позабыл ваше отчество…

— Виссарионович, — очевидно, хмурил брови на другом конце провода отец народов.

— Да-да, Иосиф Виссарионович, — продолжал Станиславский, — меня тут попросили зайти в запретитель…

Он даже не мог запомнить и правильно произнести слово «распределитель». Профессор РАТИ Геннадий Дадамян уверен, что почетное звание действительно было безразлично Станиславскому, хотя он при своем имидже большого ребенка прекрасно понимал, что творится в стране и как надо вести себя с властями.