Марина Райкина - Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь

У Маквалы в Большом театре долгое время держалось прозвище Трахеит, потому что, приехав из солнечной Грузии в холодную Москву, она постоянно кашляла. Но не только метеоусловия влияют на две крохотные эластичные мышцы — связки. Дым на сцене, дым от сигарет, острая еда и даже сухое вино. Короче, оперного артиста неприятности подстерегают за каждым поворотом. Причем тогда, когда этого никто не ждет.

Так, в 1986 году в «Метрополитен-Опера» шла «Аида», в которой роль коварной Амнерис пела Елена Образцова. С ней как раз было все в порядке, и первый акт прошел на ура. И вдруг в третьем все на сцене замечают, что тенор поет на октаву ниже, почти что разговаривает. Ну, опытные люди сразу смекнули, что певец потерял голос и тянет партию из последних сил. А поскольку во время спектакля его некем было заменить, он на полуречитативе довел спектакль. А в Большом театре спектакль все-таки однажды отменили, так как ко второму акту певец совсем лишился голоса.

За кулисами наших музыкальных театров всегда дежурит фониатр. В «Метрополитен-Опера» никаких медиков и в помине нет. Но как только на гастроли в крупные мировые театры приезжают наши (а вместе с ними и доктор), то западные исполнители бегут к нашим врачам.

Не только артисты играют в театре — играть приходится и врачам. Когда Григорий Горин был молодым врачом, он вез по «Скорой» в больницу женщину с истерическим припадком из-за якобы проглоченной ею булавки. Сила внушения у пациентки была такова, что у нее в дороге стала набухать шея. Горин уже приготовился прямо в машине делать больной трахеотомию, то есть разрезать трахею. Но в Институте Склифосовского, куда примчалась «Скорая», старый врач преподал начинающему доктору урок. Увидев пациентку, бившуюся в падучей, он сказал: «Доктор не сталкивался еще с тем, что люди глотают булавки. Сейчас мы ее вынем». И, засунув женщине два пальца в рот, вытащил булавку. Отек через час спал. Когда женщину увели, доктор объяснил Горину, что принес булавку с собой и разыграл маленький спектакль.

В практике доктора Горина была потом масса историй — и удивительных, и ужасных… Геннадий Шпаликов… Талантливый сценарист. Не артист, но поэт. Личность. Однажды он не вышел к завтраку в писательском Доме творчества в Переделкине. Друзья забеспокоились. Горничная с перепуганными глазами шептала, что в его комнате как-то странно прикрыта дверь. Горин приставил лестницу к окну и увидел, что Шпаликов повесился на полотенце. Он привязал полотенце к ручке двери и упал на пол так, чтобы оно туго затянулось на шее.

— Я понимал, что уже началось трупное окоченение. Помогать не было смысла. Я влез через окно в комнату, вынул его из петли, затем позвал свидетелей и до приезда судмедэкспертов ничего не трогал. Правда, потом его жена обвиняла меня в том, что я якобы скрываю, будто Гену убили.

Эту историю Григорий Горин рассказывал за два месяца до своей смерти. Смерти, которая оглушила театральную Москву, как бомба. Самое парадоксальное и ужасное заключается в том, что доктора Горина, который всегда отстаивал честь мундира «Скорой помощи», по сути, не спасла его бывшая служба. В 7 часов вечера 14 июня ему стало плохо.

— Он позвонил мне и сказал: «Танька, у меня очень болит левая рука», вспоминает Татьяна Путиевская — врач, старинный друг семьи Гориных. — Я говорю ему: «Немедленно вызывай „Скорую“». В одиннадцать приехала бригада, намерила повышенное давление, сделала укол и уехала. Ночью боль усилилась. Гриша, человек мужественный, почти кричал. Под утро снова приехала «Скорая».

И приехала та же самая бригада. Начали ставить капельницу, делать какие-то манипуляции, вместо того чтобы по пустому городу, еще не стряхнувшему с себя ночных сумерек, мчаться с Гориным в реанимацию. Трудно сказать, что повлияло на врачей — громкое ли имя больного или страх ошибиться?.. Теперь это уже не важно. Рано утром Григорий Горин, который всегда всех лечил и вытаскивал с того света, скончался. Театр потерял не только драматурга, но и опытнейшего врача.

«Доктора! Доктора!» — несется за кулисами. И это совсем не авторский текст…

Новый взгляд на неглиже

А вот святая святых — каморка театрального художника. Но не в каждой из них встретишь такое, как во МХАТе имени Горького. Трусы из хлопка. Кальсоны из фланели. Все в кружевах, как в пене, панталоны. Нижние юбки, лифчики всех фасонов и размеров. Упругие корсеты. Хрустящие лифы. Линялые и крахмально-белоснежные, застиранные и лежалые. В шкафах, на столах, в коробках, пакетах и бесчисленных пакетиках. Вот она — вся столетняя история нижнего белья. Владелица всего этого — театральная художница Виктория Севрюкова — убеждена, что эти костяные пуговицы, подвязки, петельки, корсеты с китовым усом способны рассказать больше, чем умные учебники, киноархивы и даже пожелтевшие фото. Более того, по размерам бюстгальтеров она может предсказать начало катаклизмов. У нее абсолютно

НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА НЕГЛИЖЕ

Кальсоны от секретаря Сталина — Фру-Фру — совсем не лошадь — Балерина не отдалась Распутину — Ортопедическое вмешательство в Чехова — Как корсет повлиял на Гафта — Победа с помощью козлов — Метраж для платья жены Берии

— Мужское белье меня не интересует, — говорит Виктория Севрюкова, выкладывая передо мной свои мануфактурные сокровища. — Но это, то, что ты видишь, на днях принесла какая-то женщина. Это оказалось белье секретаря Сталина — Мехлиса. Посмотри на него. Это образцовые мастерские КГБ.

Виктория демонстрирует мне кальсоны из шелка цвета чайной розы, да еще с перламутровыми пуговицами. Другие — из тончайшей чесучи. Оказывается, вот такие, нежные ткани согревали суровые тела чекистов.

— А теперь я тебе покажу подштанники, которые меня потрясли — тоже Мехлиса, — розовые, не тронутые с сорок седьмого года, американского производства. В то время, когда вся страна ходила вот в таком (в воздух летит нечто хлопково-застиранное), некоторые щеголяли в нежном белье.

— А что же они все такого огромного размера?

— А мужик какой тогда был, ты посмотри! Помнишь, в кино Николай Крючков, Борис Андреев — кряжистые, крепкие. Сзади специально вшивали тюрнюр нашлепник такой, чтобы крепко зад держал и подчеркивал его. Специально все продумывали. Причем пуговицы — костяные. Почему? Потому что к телу шло все только натуральное. А это летний трикотаж для мужчин — тоже перламутровые пуговицы.

— Извини, а летом-то зачем кальсоны?

— Обязательно. Мужчина должен быть обязательно в белье. Первым, кто в 30-е годы осмелился надеть рубашку на голое тело, был Кларк Гейбл в фильме «Это случилось однажды ночью». В результате нижнее мужское белье тут же подешевело на семьдесят пять процентов! И все каноны мужской моды лопнули. До этого эталоном считался мужчина, одетый в элегантное нижнее белье.

Ты пойми, нижнее белье — ближе всего к телу. И поэтому о человеке может рассказать больше, чем кино- и фотодокументы.

— Ну что тебе говорят вот эти подштанники?

— Мужчины — невероятные консерваторы, во-первых. А внутри — невероятно трогательные, беззащитные, нежные, ласковые создания. Вот все, что я могу сказать по их белью. Короче, вся история мужского белья — это разные пуговицы, а модели-то не меняются.

— А женщина?

И тут художница принялась за слабый пол.

— Она хитрая. Коварная. Скажу больше: женщина начала века — это вообще ничего натурального — сто пятьдесят процентов лжи и обмана. Муж ее никогда не видел раздетой, даже в ночной рубашке он ее не мог видеть. Где-то в темноте, под одеялом происходило зарождение детей. Но никаких ног, обнаженного тела. Чтобы посмотреть на это, мужчины ходили в «Фоли Бержер» или «Мулен Руж». Я тебе сейчас покажу панталоны танцовщиц.

Что-то белое и кружевное, облакоподобное взлетело, как парашют, и опустилось на груду белья. Самое интересное, что по внутренней стороне ноги швы в этих воздушных предметах отсутствовали.

— Когда женщина танцевала в таких панталонах, господа понимали, что круче порнографии быть не может. На эти панталоны шли льнобатист и кружева только «Валансьен». Самые дорогие панталоны.

— Сколько же они стоили?

— В романе Горького «Мать» все революционные события произошли из-за того, что рабочим не доплатили копейку. По прейскуранту панталоны стоили в районе сорока рублей. А платье от Ламановой, скажем, стоило шестьсот рублей.

Вся русская литература вообще пронизана глубочайшими эротическими токами. Помнишь, в «Бесприданнице» у Паратова пароход назывался «Ласточка»? Так «Ласточка» — это по прейскуранту название женского корсета. Или Вронский назвал свою лошадь Фру-Фру. Это не просто сочетание звуков, это тот звук который слышится, когда женщина при ходьбе хрустит своими накрахмаленными юбками. Этот звук и назывался фру-фру.