Наития - Любовь Тильман

из желания оградить себя и своих близких от Вашего внимания. Просьба нас больше не беспокоить и вообще забыть, что мы были когда-то знакомы.

Маричка столько раз перечитывала письмо, что затёрла его до дыр. Её опять отвергли. За что? Она же ничего не просила, наоборот, приглашала в гости или сама бы приехала. И что за мама могла быть там с ними, если она здесь. Петр что женился?! Тогда почему её собственный сын называет чужую женщину мамой?! Да и какие лекции в университете?! Пётр же судимый! Подумав, что сын специально всё придумал чтобы позлить её, она успокоилась и решила, что делать ей в их зачуханном селе нечего.

Сидеть одной было тоскливо и Маричка стала спускаться в город. Она с удовольствием знакомилась с мужчинами, гуляя с ними по ресторанам и привозя к себе на виллу. Её больше не удивляло, что они не делают ей дорогих подарков, но не нравилось, что они ждут подарков от неё. Были и такие, что хотели жениться, но только пока не узнавали, что вилла ей не принадлежит. Маричку такое отношение бесило. «До чего бессовестные люди, – думала она, – все хотят поживиться за чужой счёт, и никто не думает, что я тоже живой человек и хочу просто любви и ласки, внимания, а не оплачивать их неуёмные потребности».

Сплетни распространяются быстро и охотники за деньгами, поняв, что у неё не поживишься, оставили Маричку в покое. Спускаться в город она перестала, пресытившись ресторанами и случайными связями. Последние годы она всегда просыпалась поздно, а теперь и вовсе стало незачем вставать с постели. Скука разъедала её, а интереса ни к чему не было. Растрёпанная, в ночной сорочке, она прожёвывала завтрак и возвращалась в кровать с бутылкой вина или пива.

Сын Габриэля, переживая за виллу, приставил к Маричке служанку, которая с утра причёсывала, умывала её, одевала и усаживала в кресло во дворе, где та погружалась в полудрёму и отчаяние неимоверной скуки, которую нечем было заполнить.

– Всё уже было, – удивлялась Маричка, – и всё есть, вот оно, руку протяни, а зачем… скучно. – А потом вдруг начинала смеяться, тыкая пальцем в сторону моря: «А у них и того нет. Рабы. Нищие рабы, не понимающие что такое настоящая жизнь. Нет, не в том веке я родилась, вот в прошлом веке…», – и она снова погружалась в полудрёму, проваливаясь в омуты подсознательного. Но иногда она вдруг оживала и рассказывала о себе и своей жизни, как много и тяжело работала, училась, всем помогала, обо всех заботилась, но дети выросли неблагодарными, а муж завёл себе другую, хоть она никогда не изменяла ему.

Саша по-прежнему ездил в город читать лекции, проводить семинары, тренировать спецгруппу полиции. Ему предлагали кафедры, давали ранг и должность в управлении, но он упорно возвращался к своей клинике, аптеке и зоопарку, которые, благодаря их с Петром заботе, приобрели вес и статус на всю округу.

Теперь здесь работали два аптекаря-провизора, три ветврача – выучившиеся и вернувшиеся в село ребята, четыре смотрителя зоопарка, бывшие лесозаготовители, два агронома на лекарском огороде, одна из которых его жена. А в совместном палисаднике его ждали побратим, уже доктор наук и известный художник, пятеро младших ребятишек, его и Петра, и бутылка доброго французского вина.

– Знаешь, что самое смешное, – произнёс Пётр, разглядывая на свет насыщенный винный цвет напитка в изящном бокале, – за мою карьеру и всё, что нам вместе удалось в этой жизни, мы должны быть благодарны Маричке. Ты бы и без меня поднялся и исполнил задуманное. А вот я… Если бы она не украла деньги, и не отвернулась от меня после того, как я отсидел за неё в тюрьме, всё могло сложиться по-другому.

– Тогда благодари мужа своей сестры, – рассмеялся Саша.

– А он причём? – не понял Пётр.

– Так если бы у него было куда её привести, он бы не пошёл к вам в примаки. И ты бы не лишился дома.

– Это надо его родителей благодарить, – подхватил Пётр, – за то, что родили аж девятерых детей.

– Интересная мысль, – сказал Саша, когда они отсмеялись, – надо предложить кому-то из наших внуков на диссертацию:

«Масса людей, предшествуя событиям или участвуя в них, проходит по нашей судьбе особо не задерживаясь, не интересуясь нами, а зачастую и вовсе нас не зная, и при этом кардинально меняют её».

– Вот чем отличается истинный учёный от поделочного мастера даже в научной степени, – рассмеялся Петро, – стоило мне обнародовать факт, как ты тут же подвёл под него причинно-следственную базу.

– Учись пока я жив, – изобразил мимическую скульптуру Саша.

– А ты подольше живи, а то я, знаешь ли, тугодум…

Ласковая, чуть грустная улыбка на минутку задержалась в глазах, глядящих друг в друга, родных людей.

На макушках деревьев тихо догорал закат, а в доме хныкала недавно появившаяся на свет девочка и раздавались женские голоса, перемежаемые смехом.

Желание

Попал мужик в чистилище и просит заново возродиться самостоятельным и независимым.

– Пьянствовал?

– Все пили. Алкоголь был дешёвым, чтобы жили бездумно.

– Обманывал?

– Все обманывали. Система сама заставляла строить отношения на обмане, иначе было не получить надлежащую должность.

– Лебезил перед начальством?

– Все лебезили. Со школьной скамьи меня заставляли выслуживаться и хитрить.

– Воровал?

– Все воровали. Меня поставили в такие условия, что приходилось брать то, что мне не принадлежало, чтобы получить то, что мне было нужно.

– Подводил тех, кто доверился тебе?

– А что мне было делать?! Обстоятельства заставляли.

– А теперь посмотри на чаши весов своей жизни. Во всём, что ты делал и что с тобой происходило, виноват кто-то другой. Ты не взял ответственность ни за один свой поступок. Так как же ты можешь быть самостоятельным?!

Непридуманные истории

Пожарная машина

Прочитав анекдот про «дурочку», одетую во всё красное, я вспомнила смешной случай из своей юности.

Пальто мне покупали «на вырост». Они сначала были велики, потом малы и никогда в пору. После окончания школы мама решила подарить мне отрез ярко-красного кашемира, который она хранила около десяти лет. Платья она шила сама, но боясь, что её старая ножная машинка не возьмёт грубую ткань, пальто доверила шить ателье.

Ткани оказалось маловато и пальто